Дети Третьего рейха - [49]

– А дяде Герману что бы сказала?

– А так бы и сказала: жаль, что ты не смог бежать в Аргентину. Мы бы о тебе позаботились.

– Несмотря ни на что?

– Несмотря ни на что. Как для меня существуют два разных Альберта, точно так же есть и два разных Германа. Один – военный преступник, которого ненавидит весь мир. Но есть другой Герман – хороший человек, настоящий семьянин, о котором я была бы рада заботиться в Аргентине. Не правая рука Гитлера, не левая его нога, не шеф люфтваффе, не главный лесничий рейха… Это – мой дядя. Просто дядя Герман.

…По возвращении из Мачу-Пикчу и Куско мы всё-таки встретились с Элизабет. Она настояла: в переписке, которую мы все эти дни вели, Геринг напомнила, что они с Ренцо приглашают нас в ресторан. Так что стоило только нам вернуться в Лиму и снова заселиться в El Condado Miraflores, как в номере раздался телефонный звонок.

– Это Геринг! Ну как съездили?

– Море впечатлений – я тебе писала. Как сама?

– Нуууу… – Трубка на секунду умолкает. – В целом всё хорошо…

– А в частности?

– Да зачем тебе?

– Говори уже.

– Снова проблемы с прислугой! – В ее голосе звенят хрусталики ярости. – Снова, представляешь?!

– Котов, что ли, опять постригли не так?

– Да какие коты! – Элизабет вздыхает, набираясь сил. – Если бы! Несколько дней назад (вы как раз с SS улетели) у меня вдруг просит расчет прислуга: одна женщина. Думаю – с чего бы? Они тут расчет обычно просят в одном-единственном случае… – Я поудобнее устраиваюсь на кровати, как была, в дорожной одежде, – сейчас узнаю особенности национального быта изнутри.

– И в каком случае они просят расчет? Работу другую нашла?

– Нет! Натырила всего, что плохо в доме лежит! Они ж воруют тут, сволочи!!!

– Ты ее, надеюсь, не отпустила? И вызвала полицию…

– Полиция с этими… да в доле, короче, вся полиция, – снисходительная ремарка для непонимающей иностранки. – В общем, у меня пропали деньги, вещи, украшения…

– А то, что я тебе…

– Нет, эти деньги не пропали, я догадалась их упрятать в новый сейф. А эта дрянь – она пронюхала, где старый сейф находится, каким-то образом обнаружила ключ, который я в спальне под матрасом прятала, и подчистила всё, прикинь?

– Но ты ж не можешь отпустить ее!

– Пришлось. У меня нет доказательств. Все украденное уже давно унесено к ней, так что и с поличным не возьмешь, хоть всю ее, тварь, наизнанку выверни! И ничего не поделать. Наверное, всё-таки дешево отделалась…

Ничего не понимаю:

– Дешево?

– Ой, да всякое было… – Тон Элизабет мягчеет, кажется, она уже сожалеет, что всё мне рассказала. – У меня несколько лет назад прислуга точно так же попросила расчет. Да, пропадали потихоньку вещи из дома, но я списывала всё на собственную рассеянность. В общем, прислугу эту я рассчитала. А она – предусмотрительная дрянь – прихватила с собой не только все на тот момент наличные мои деньги, но еще и паспорт, права, страховку, украшения и… – ты не поверишь – все чистящие средства, включая стиральный порошок. Только всё мелкое она уперла заранее, а с чистящими средствами прокололась, видать, стырить сразу не получилось, и я случайно спалила ее: вся комната завалена была порошками, старой моей одеждой, были какие-то вазочки, платки, тапки, даже тряпки для уборки, губки, перчатки – словом, настоящий склад!

– И?

– И что, думаешь, кто-то ее наказал?! Я несколько месяцев потом документы восстанавливала, Бог знает, кто по старым моим теперь по миру катается…

– Новая латиноамериканская Геринг…

– Точно! Но хуже другое: та женщина, которая сейчас обокрала меня, проработала у меня десять лет, и я хорошо ей платила, заботилась…

– Противно всё это!

– Да уж, – соглашается Элизабет, – но местные все такие. Как один. И к этому за десятилетия, прожитые тут, нужно бы уже привыкнуть…

– А ты говорила – хороший народ и всё такое.

– Так хороший же! – Геринг вдруг задорно смеется в трубку. – Хороший, только врет, ворует, опаздывает. И, кстати, когда вы готовы пойти в ресторан? Ты не думай, я в состоянии заплатить, как обещала!

Мы договариваемся встретиться в девять вечера. В начале десятого, когда тело уже ломит от желания принять горизонтальное положение, она и Ренцо подъезжают на маленькой красной спортивной машине.

В машине мы, конечно, болтаем о Куско и Мачу-Пикчу, оставив за бортом Ренцо, который уныло крутит руль и которому мама не переводит ровным счетом ничего, – впрочем, по общим восторженным репликам можно догадаться, что все довольны собою и друг другом.

Мы останавливаемся в аккуратном дворике кафе, вымощенном мелкой брусчаткой, и Элизабет ведет нас за собою в большой, ярко освещенный зал, набитый шумом голосов, обрывками фраз и криком маленьких детей, снующих с шариками между столиками.

– Тут – очень демократичное место, – поясняет Геринг, когда официант подводит нас к небольшому деревянному столу, на котором вместо скатертей – бумажные настилы с рекламой кока-колы, – но готовят потрясающе вкусно! Ты, кстати, такая тощая – я прослежу, чтобы ты съела всё.

Весь вечер Элизабет с Ренцо заговорщицки переглядываются, а в конце позднего ужина, когда мы, набитые «лучшей курочкой в Лиме», переходим к чаепитию, Геринг что-то шепчет сыну, и тот уходит, а затем появляется с пакетами, которые Элизабет гордо раскрывает и, к нашему с Сергеем удивлению, извлекает оттуда перуанские сувениры. Браверману достается деревянное изваяние на стену, с выточенным лицом индейца и мордой альпаки, – типичное местное перуанское творчество. Мне же Элизабет купила… свитер ярко-оранжевого цвета из шерсти уже упомянутого животного и тут же, прямо в кафе, заставляет меня его примерить. К счастью, свитер в самый раз. Элизабет хлопает в ладоши и косится на Сергея, пытаясь понять, как ему понравился индеец. После объятий и поцелуев (со стороны мы выглядим как одна большая дружная семья на воскресных посиделках) Элизабет продолжает потрошить пакет.