Дети Третьего рейха - [50]

– Вот, – говорит она, с удовлетворением выкладывая на стол передо мною и Сергеем по нательному кошельку, – в таких кошельках мы тут носим деньги: на тело, прямо под одежду, и ни один карманник вас не обворует.

Мы оба рассыпаемся в благодарностях, ибо подобной заботы никак не ожидали. Конечно, она тут же настоятельно советует мне избавиться от «вызывающе красной сумочки», которая так будоражит местных жителей. И я обещаю, что сумку непременно заменю на нательный кошелек. За кошельками следует раздача местных сладостей и шоколада:

– Вы должны это взять! У нас в Перу потрясающий шоколад и конфеты!

С ворохом подарков мы выходим из кафе. Ренцо заводит машину и зазывает нас в машину. Элизабет остается здесь, у кафе, ждать его: решено, что сын заберет ее на обратном пути, потому что наш отель находится в совершенно другой стороне, а салон авто не настолько просторный, чтобы все могли разместиться комфортно.

Мы долго и нежно прощаемся с нею на крылечке ресторана. Сейчас ее лицо походит на застывшую маску героини традиционной пекинской оперы, когда в былые времена женские роли там исполняли мужчины; кожа ее, кажущаяся дряблой и тонкой, напоминает белую муку или даже глину; сверкают застывшие стеклянные зрачки глаз – безо всякого выражения. Кажется, что эти глаза, обычно не упускающие и крошечной детали окружающего мира, сейчас смотрят куда-то внутрь. Что они там, внутри, видят? Пустоту? Хроническую усталость? Обиду и отчаяние, скопленные за годы человеком, который всю жизнь выживает в незнакомой, непривычной, анормальной для себя среде? Что видят эти глаза, обращенные внутрь себя?

Через стекло отъезжающей машины вижу, как Элизабет машет нам, но вряд ли она видит, как мы машем в ответ. В последние доли секунды, до того как наша машина скрывается за поворотом, я до рези в глазах всматриваюсь в ее темную фигурку, застывшую на крыльце одиноким пингвином перед огромным неумолимым айсбергом мутного лимского воздуха, с каждой секундой смыкающегося чернотою вокруг, множа черноту вокруг себя и становясь единой, монолитной, всеобъемлющей чернотою…

Рейхсмаршал Герман Геринг

Геринг с женой Эмми и дочерью Эддой

Эдде три года

Эдда Геринг, 60-е

Альберт Геринг

Мила и Элизабет Геринг в Австрии, до отъезда в Перу

Элизабет, начало 50-х годов

Элизабет Геринг со своими сыновьями Ренцо и Майклом

Татьяна Фрейденссон, Элизабет и владелец кафе, в котором выступает Ренцо (на заднем плане)

Сергей Браверман, Элизабет и Татьяна на главной площади Лимы

Беттина Геринг Люпин среди кактусов, или Невроз по имени Герман

Разыскать Беттину Геринг было легче, чем уговорить сниматься: за те годы, что утверждалась телевизионная заявка на фильм, моя рыбка угодила в невод к другому ловцу – израильскому режиссеру Ханоху Зееви, снявшему тяжелый многочасовой и абсолютно правильный фильм о людях, чьи потомки так или иначе были связаны с Холокостом.

Уж не знаю, почему он выбрал Беттину Геринг, сделав ее героиней фильма наряду с детьми комендантов концлагерей в Германии и Польше, а также некоторых пострадавших евреев, но факт оставался фактом: Беттина уже отметилась в иностранном документальном фильме, который к тому моменту, несмотря на давность проведенных съемок, всё еще находился в монтаже. Но обращаться к Ханоху Зееви с просьбой помочь контактами значило бы признать свою полную несостоятельность.

Итак, я решила попытаться разыскать Беттину Геринг своими силами. Трудность заключалась в том, что во всех упоминаниях в Интернете эта женщина проходила под той же фамилией, что и рейхсмаршал, но электронные справочники Нью-Мексико в ответ на мой запрос брезгливо выбрасывали ответ «не найдено». Возможно, Беттина жила под другой фамилией.

На просторах Интернета я вдруг наткнулась на занимательный очерк некой Шанти Элке Баннварт «Место прощения», писательницы, которая по совместительству значилась еще и практикующим психотерапевтом. Впрочем, литературное дарование и терапевтические навыки госпожи Баннварт интересовали меня в меньшей мере: более забавным казался тот факт, что Шанти Элке Баннварт, немка по происхождению, где-то далеко, в другой части земного шара, приходилась соседкой Беттине Геринг.

«Беттина живет на вершине Месы в доме собственной постройки с оконными рамами бирюзового цвета. Живет прямо в пустыне, которая для нее – просто задний двор, испещренный цветением диких люпинов и сочных подсолнечников Нью-Мексико. Правда, огненно-красные индейские цветы заключены в плен кактусов, живою тюремной изгородью возросших вокруг цветов; кактусов, только и ждущих, как бы улучить момент, чтобы впиться в вашу плоть, как только вы проявите интерес к цветам».

«Местная экзотика через сентиментальную женскую прозу», – подумала я, пытаясь продраться сквозь домотканые кружева английских слов, колючками кактусов цепляющихся за мой взгляд и тем самым замедляя его бег по строчкам, становясь препятствием к фактологическому материалу про Беттину, который вот-вот должен был последовать. Но метафора – люпин среди кактусов – прочно засела в моей памяти. Оставалось лишь понять, соотносима ли она с внучатой племянницей рейхсмаршала Геринга, или же это просто образное выражение, к которому прибег восторженный автор.