Дети Третьего рейха - [47]

– Знаешь, мы сейчас едем страшной дорогой, – сообщает Геринг, – тут ведь разбой на разбое.

– В смысле? Грабят?

– Если грабят – дешево отделался. Часто сначала убивают.

– Пистолет, нож и всё такое?

– А камень не хочешь? Видишь эти песчаные холмы? С заходом солнца некоторые подонки сбрасывают с них большие камни. Цель – чтобы камень упал перед машиной или задел ее и водитель остановился. Промажут – могут покалечить или убить. В любом случае – ограбят. И упаси тебя Бог прокатиться по этой дороге смерти сразу после заката…

– А мы успеваем до? – Браверман, которому я не спеша перевожу слова Элизабет, заметно нервничает.

– Почти, – серьезно отвечает Элизабет.

– Однозначно, – перевожу я.

Геринг, в этом она тоже походит на дядю, просто разрывает от внутренней энергии, несмотря на избыточный вес: она вертится, крутится, машет руками, указывая направления площадей, которые нам предстоит обойти, и постоянно что-то рассказывает, перебивая сама себя и тыча пальчиком во все стороны, отдельно отмечая старые колониальные постройки:

– А это прекрасная церковь Святого Франциска, первая церковь, которую испанцы построили в Южной Америке. К сожалению, эти голуби, которые живут тут, испачкали ее очень сильно. Кстати, в этой церкви я венчалась с Анхелем де ла Кадена, пройдохой и отцом моих детей. А вот там – центральная площадь! Пошли-пошли! Лучше покрутиться тут до полной темноты – потом не стоит.

Я даже не спрашиваю почему. История про «дорогу смерти» еще бьется где-то рыбой в ослабленных усталостью сетях памяти…

А Геринг, привалившись к столбу центральной площади, прямо напротив президентского дворца, вдоль которого плотным строем стоит охрана, вдруг начинает говорить – я даже не успеваю ничего спросить:

– Ты всё время думаешь, как бы воспринял всё это дядя Герман, да? Так вот, я думаю, что он воспринял бы меня и мою жизнь очень хорошо. И я думаю, что, будь у него возможность сейчас оказаться здесь, рядом с нами, он был бы очень и очень рад. Впрочем, он был бы запредельно стар. Помню, тетя Эмми говорила, что он собирался бежать в Аргентину – не успел. И с одной стороны, чисто по-родственному, мне жаль.

– МОССАД бы его разыскал. Они же взяли Эйхмана в Буэнос-Айресе, не так далеко отсюда, – говорю я.

– Меня они не трогают, хотя, наверное, обо мне знают. Что касается нацистских преступников, вроде Эйхмана, то большинство из них после войны бежали в Аргентину и Парагвай. Но и в Лиме были кое-какие тайные зачистки. Я слышала, что пару не столь крупных сошек они взяли и здесь после войны. Что до меня, то мой отец спасал людей, и им это тоже известно, потому что никто оттуда ни разу не появлялся рядом с нашей семьей.

– Как думаешь, Гитлер и впрямь бежал в Аргентину? – спрашиваю Элизабет.

– Это вопрос к МОССАДу. Они всё знают. Я только слышала, как мать, много-много лет назад, когда я была маленькая и мы плыли на корабле, с кем-то это обсуждала.

И, кажется, да, они говорили про Аргентину. Почему-то им казалось, что он мог сбежать. Хотя ваша Красная армия… У вас же есть его череп!

– Есть догадки про этот череп… – начинаю я.

– Говори-говори-говори!!! Ну?

– Никаких фактов у меня нет. Недавно я имела дело с одним голландцем, который разыскивал родню Гитлера. Странным образом (кажется, нелегально, тайком) он добыл у этих родных образцы ДНК, которые собирался сверить с образцами, что должны были быть у нас, в России. Тот же череп…

– И ему закрыли доступ?

– Точно.

– Но это ни о чем не говорит.

– Знаю из некоторых конфиденциальных источников, что череп не принадлежит Гитлеру. Об этом очень многие, кстати, говорили в свое время.

– А чей тогда череп?

– Не знаю. Есть еще одна версия, что череп был, но сплыл в частную коллекцию.

– Короче, я поняла, Гитлер всё-таки уплыл в Аргентину. Бестолочь кровожадная, – резюмирует Элизабет.

– Давай, – говорю ей, – сменим тему. Вопрос на воображение. Если бы высшие силы тебе сказали: Элизабет, мы готовы отмотать твою жизнь на любую точку и впустить в нее Альберта Геринга. Какое бы время ты выбрала? Вернулась бы на тридцать или сорок лет назад?

Элизабет скользит взглядом по президентскому дворцу и закусывает губы. Говорить она начинает не сразу, после паузы:

– Я бы сказала: дайте мне Альберта сейчас. Пусть он окажется тут, в Перу. Возможно, когда я была маленькой, он не был готов к встрече со мной. Поэтому здесь и сейчас, высшие силы, это самое лучшее время, чтобы вернуть мне отца.

Она озирается по сторонам и мягко улыбается:

– Видишь, они мне его всё-таки не дали. Никого даже отдаленно похожего.

Элизабет хочет гулять с нами по центру Лимы, наплевав на возможные опасности, что предвещают страстные взгляды прохожих, обращенные на мою красную сумку.

– Ты вообще себе хоть что-нибудь купила? – интересуется Геринг настойчиво. – Свитер из альпаки или серебро?

– Пока нет…

– Так ты собираешься что-то вообще покупать?! – Элизабет негодует. Она и вправду волнуется, что я забуду о себе. – Пошли в лавку!

– Не хочу! Я клянусь тебе, – почти умоляю ее, – клянусь, что куплю два свитера из бэби-альпака, шарф, шапочку и…

– Да забудь ты про альпаку! У нас же серебра как грязи! – веселится Геринг, затаскивая меня в какой-то магазинчик с обратной стороны центральной площади.