Дети победителей - [81]

— Женя, зачем ты на лазерном диске сказал такие слова: «…мы споем песню вологодского автора Николая Рубцова. В этом стихотворении есть несоответствие тому, что происходит с морошкой в это время в наших широтах»? Кто тебе сказал, что Рубцов писал о наших широтах, а не об архангельских, где он тоже жил? Там морошка поспевает как раз в конце лета.

Женя мрачно посмотрел на меня, встал и вышел из комнаты — щелкнула туалетная дверь. Мы сидели молча минуты три. Потом Леша вышел на кухню, вернулся со стаканом чая.

— Зачем ты обидел нашего друга? — укорил Алексей.

— А зачем он обидел Рубцова? Покойника любой обидит — он не может ответить…

— Отвечать можно заставить любого.

— Ментовская ментальность…

— Что ты сказал? — привстал Леша из кресла, держа в правой руке ломтик лимона, который только что достал из стакана с чаем.

— Я сказал: ментовская ментальность…

Закончить я не успел: Леша сделал резкий жест рукой, и ломтик лимона полетел мне в лицо, скользнул по щеке горячей оплеухой.

— Урод, — ответил я. — Мент поганый…

Лицо Алексея исказилось так, будто ему всадили иглу в заднее место. Он вскочил и бросился ко мне, схватил за пуловер на груди и одним рывком бросил на пол, плашмя, сел сверху и начал профессионально сдавливать горло длинными пальцами. Я хрипел, но он медленно продолжал пережимать мне дыхалку. Его лицо было искажено ненавистью — он ждал, когда я сдамся и перестану сопротивляться. Но мне не удавалось расцепить его руки на горле. Я решил умереть молча. И еще я надеялся, что зайдет Матвеев, но того почему-то все не было и не было… У меня начало мутнеть в глазах — взор застила вечность… Но я не отпускал ментовских рук.

Неожиданно пошел воздух — я лежал на полу и смотрел в потолок… Потом услышал, как хлопнула входная дверь, догадался, что мой личный мент ушел. Ни Зубков, варивший что-то на кухне, ни Матвеев в комнату не заходили.

Наконец появился Федя, приковылявший на своих несросшихся ногах.

— Что случилось? — спросил он, стоя в проеме дверей на костылях.

— Ничего, — хрипло ответил я, — упал с дивана…

Появился Матвеев, он молча посмотрел на меня и улыбнулся:

— Трезвый, а лежа падаешь… Где Алексей?

— Он ушел…

Я сел на пол, медленно встал, подошел к зеркалу — до странгуляционной полосы дело не дошло, слава Богу. Так, небольшой синяк слева, где мой друг, видимо, слегка пережал.

Наджабил душу, погань…

На следующий день Федя Зубков рассказывал, что когда я упал под стол, Женя Матвеев сказал: «Столько пить — опасная профессия!»

Я попил с Федей пива, начал собираться и через час уехал домой, как побитая собака. Лежал до следующего дня, курил в туалете и пытался заплакать — не получалось. Два раза за три дня, при этом остаться живым и не потерять веру в милосердие — это много даже для моей профессии.

Ничего ценного в кожаном дипломате, кажется, не было, я вспоминал: записные книжки с телефонами, авторучки, визитки, очки в футляре, две папки с бумагами… Особенно расстраивали записные книжки с номерами телефонов. В одной из папок были копии бухгалтерских ведомостей, но кто мог знать о них? Причина нападения расшифровке не поддавалась. Нужели копии?

В памяти всплыло стихотворение «Ермолов в Персии» Якова Козловского, не с начала: «Тут возница поспешил вспомнить в лад рассказа, что с чеченкой дочь прижил властелин Кавказа. Стал усердно понукать бег он лошадиный, и сказал: «А бабы, знать, нации единой…»

Кого он убил там? Господи, что же произошло в Коми округе? Где Коми радио и Коми театр…

Я — катализатор чужой судьбы, человек, ускоряющий процесс, но не определяющий его.

После победы друг Паша Алохин устроил небольшой праздник, на курорте Усть-Качка — подальше от любопытных глаз избирателей. Все было скромно, хотя, конечно, не для внимательных телекамер: мясо, красная рыба, виноград, шампанское, водочка и прочие прелести нашей с вами жизни. Я хотел сказать — деловой жизни, точнее — дела жизни. Блин, совсем запутался…

Приехало всего человек триста — кизеловских шахтеров и кунгурских крестьян среди гостей никто не видел. Пространство перед корпусом курорта было иллюминировано сверкающими кузовами иномарок. Автобус я заметил только один — тот, на котором приехал, «пазик» для прессы. По залу гуляли с бокалами в руках предприниматели, представители власти, бизнеса и другие пермские авторитеты.

Мимо меня, задевая низкими бортами тарелки, стоящие на столах, проплыла Валентина Павловна Севруг. Длинные ухоженные ногти делали ее похожей на членистоногое.

Началось… Паша подошел к микрофону, потупил бериевские глазки в бокал и честно признался, что ориентация у него правильная. Гетеросексуалы и гомосексуалисты поняли это по-своему… Каждый понял по-своему.

А потом грянул «День Победы» — песня о Великой Отечественной войне, переделанная в «Пашин марш» — апофеоз трансграничного спекулянта, прошедшего в Государственную Думу.

Что такое Государственная Дума? Не воровская сходка, а законодательный орган России! В котором депутат Похмелкин будет выступать за отмену депутатской неприкасаемости, а господин Алохин — против. Это значит, что Паша боится попасть в «Белый Лебедь» или на «Красный берег», на жесткие нары, в бетонный карцер.