Дети нашей улицы - [7]

Он бросился на них. Они, стараясь не задеть его, сдерживали удары своими дубинками и отступали назад. Внезапно Идрис попытался протиснуться между ними, пробиваясь к Адхаму. Из окон послышался визг. Адхам, приготовясь защищаться, выкрикнул:

— Идрис, я не враг тебе! Опомнись!

Идрис замахнулся, как вдруг кто-то воскликнул: «Аль-Габаляуи!»

— Отец идет! — обратился к Идрису Радван.

Идрис отскочил с дороги в сторону, развернулся в полоборота и увидел аль-Габаляуи, приближающегося в окружении слуг с факелами. Скрипнув зубами, Идрис ехидно прокричал:

— Скоро подарю тебе внучка от шлюхи. Вот ты порадуешься! — и устремился по направлению к аль-Гамалии. Народ расступался перед ним, пока он не скрылся в темноте. Отец подошел к братьям. Пытаясь казаться спокойным под взглядами устремленных на него тысяч глаз, приказным тоном он произнес:

— Продолжаем!

Фонарщики встали по местам, забили барабаны, заиграли дудки, в музыку влился голос певца, все это дополнилось танцем, и шествие возобновилось. Большой Дом не спал до утра: люди пили, ели, веселились.

Когда Адхам вошел в свою комнату, окна которой были обращены к аль-Мукаттаму, он застал Умайму перед зеркалом со все еще опущенной на лицо белой вуалью. Адхам был опьянен и одурманен до такой степени, что еле стоял на ногах. Он приблизился к ней, сделав огромное усилие, чтобы сдержаться, и снял с нее вуаль: в этот момент ее лицо показалось ему еще прекраснее. Он склонился, чтобы поцеловать ее в полные губы, и сказал заплетающимся языком:

— По сравнению с этим все неприятности — ничто!

Неровным шагом он направился к кровати и свалился поперек, не раздевшись. Умайма смотрела на его отражение в зеркале и улыбалась с сочувствием и нежностью.

5

С Умаймой Адхам обрел счастье, которого никогда не знал, и по простоте душевной делился этим со всеми, пока братья не стали над ним подшучивать. Заканчивая каждую молитву, он простирал руки со словами: «Слава Всевышнему за милость отца, за любовь жены, слава Ему за то положение, которого я удостоился в отличие от многих достойных, за сад-сказку и подругу-свирель, слава Ему!». Все женщины Большого Дома говорили, что Умайма заботливая жена, оберегающая своего мужа как дитя, ласковая со свекровью, угождающая ей во всем ради ее расположения, заботящаяся о доме, как о себе самой. Раньше дела в конторе отнимали у Адхама часть его невинных забав в саду, сейчас же любовь занимала у него весь остаток дня. Он утонул в любви с головой до забытья. Вереницей потекли счастливые дни, и они не кончались, несмотря на насмешки Радвана, Аббаса и Джалиля. Однако постепенно эйфория стала угасать, как потоки водопада, бурля и пенясь вначале, выливаются в спокойную реку. К Адхаму вернулись прежние мысли, время для него стало идти размеренно, и он вновь ощутил смену дня и ночи. Ибо, продолжаясь бесконечно, счастье теряет всякий смысл. Свою старую отдушину — сад — он не должен был забывать. Однако это не означало, что он остыл к Умайме, она по-прежнему была у него в сердце. Чтобы понять логику таких вещей, человек должен прочувствовать их на собственном опыте. Адхам вернулся на любимое место у ручья и окинул взглядом цветы, птиц, выражая им свою признательность и прося у них прощения. Сияющая от счастья Умайма присоединилась к нему. Устраиваясь рядышком, она сказала:

— Я выглянула в окошко, чтобы посмотреть, что тебя задержало. Почему ты не позвал меня с собой?

— Я боялся утомить тебя.

— Ты? Утомить меня? Я всегда любила этот сад. Помнишь, как мы первый раз здесь встретились?

Он вложил ее руку в свою, склонил голову к стволу пальмы и направил взгляд сквозь ветви в небо. Она продолжала доказывать ему свою любовь к этому саду, и чем больше он молчал, тем сильнее она распалялась, потому что ненавидела молчание так же сильно, как любила этот сад. Сначала она рассказала, чем занималась сама, потом перешла к важнейшим событиям в доме, подробнее остановилась на том, что касалось жен Радвана, Аббаса и Джалиля. Затем голос ее изменился, и она с упреком проговорила:

— Ты со мной, Адхам?

Он улыбнулся ей:

— Конечно, душа моя!

— Но ты меня не слушаешь!

Так оно и было. Он не радовался ее приходу, хотя и не тяготился ее присутствием. Если б она решила уйти, он удержал бы ее. Правдой было и то, что он ощущал ее частью себя. Чувствуя вину, он признался:

— Я так люблю этот сад. В моей прежней жизни не было ничего более приятного, чем сидеть тут. Цветущие деревья, журчащие воды и щебечущие птицы так же близки мне, как и я им. Я хочу, чтобы ты разделила эту мою любовь. Ты наблюдала когда-нибудь небо сквозь эти ветви?

Она на секунду подняла глаза вверх, потом посмотрела на него с улыбкой и сказала:

— Действительно, оно прекрасно, достойно того, чтобы стать любовью твоей жизни.

В ее словах слышался скрытый укор, и он поспешил объяснить:

— Так было до того, как я встретил тебя.

— А теперь?

Он сжал ее руку, склонился и сказал:

— Без тебя эта красота несовершенна.

Она посмотрела на него пристальнее:

— Мне повезло, что сад не ревнует, когда ты уходишь от него ко мне.

Адхам рассмеялся, притянул ее к себе, и губы коснулись ее щеки.