Дети лихолетья - [9]

Светланка сидела у ворот на скамейке и баюкала самодельную куклу. Куклу эту ей вырезал он из обыкновенной палки. Но разрисованная, с приклеенными волосами из мочалки, она очень нравилась Светланке. Увидев приближающегося брага, она радостно замахала руками и побежала навстречу.

— Сережа! — закричала она. — Я тебя жду, жду!

Он подхватил на руки легкую, как пушинка, сестренку и сказал:

— Я тебе гостинчик принес. Вот, — протянул ей румяный пирожок.

— Ой, какой вкусный! — воскликнула Светланка, с жадностью кусая пирожок. — Я так кушать хочу!

— Суп дедушка варил?

— Нет, — помотала головой Светланка. — Дедушка воду разлил. Принести не может. Ножки болят.

Василий Иванович, Сережкин дедушка, сидел на крыльце ветхого деревянного дома с покосившейся крышей и задумчиво вертел в руках развернутое письмо. Он был в старых подшитых валенках и в старом овчинном полушубке. Шапка с вытершимся мехом лежала рядом.

— От кого письмо, деда? — спросил Сережка.

Василий Иванович поднял голову. В его голубых глазах, почти таких же, как у Сережки и Светланки, но только чуть выцветших, засветился теплый огонек. Он пригладил на голове редкие седые волосы и негромко сказал:

— Опять же от них.

Внуки сели у ног дедушки. Василий Иванович опять погладил свои волосы, виновато поморгал глазами, отчего сморщилось все его сухонькое лицо, и стал рассказывать:

— Видишь, дело-то какое, внучек. Совсем уж хворый я. И скажи ведь, привязалась хвороба не вовремя. Такие вы оба малые еще.

— Ну, деда, какой же я малый? — не согласился Сережка.

Василий Иванович вздохнул и свернул письмо.

— Из исполкому письмо, — сказал он, помедлил и пояснил: — Предлагают они из-за хворобы моей определить меня в инвалидный дом, а вас отдать в детский дом. Вот, — Василий Иванович вздохнул и торопливо добавил: — Только я от вас никуда не пойду. И в детский дом вас не отдам.

— Правильно, деда! — горячо отозвался Сережка. — Какой же ты инвалид? Ты еще ого! А что ноги болят, так я и сам могу все делать. Ты сиди и отдыхай. Вот я сейчас вам суп сварю.

Он вскочил и побежал в дом. Оттуда выбежал с пустым ведром и помчался в глубину двора к колодцу.

Встреча

Разгрузка барж закончилась только к утру. Александр Васильевич поднялся на крутой берег и с высоты еще раз посмотрел на Волгу. Громадная самоходная баржа, освобожденная от груза, с прощальными гудками отчаливала от временной пристани. Вдоль узкой прибрежной полосы стояли десятки новых тяжеловесных станков, упакованных в большие деревянные ящики.

Александр Васильевич достал из кармана шинели платок, вытер им потное лицо и руки.

Мимо него молча проходили рабочие. Всю ночь он вместе с ними разгружал оборудование для завода.

— Товарищ Иванов! — окликнул он проходившего мимо мастера восстановительного участка.

— Слушаю вас, товарищ Игнатьев, — тот остановился, разгладил седые усы, достал кисет с табаком. — Закуривайте.

— С удовольствием бы, да не могу. Легкое немец продырявил. Побаливает еще грудь.

— Так что же вы надрывались с нами?

— А вы? Вам ведь шестьдесят два года!

— Да что же делать. Война. Завод поднимать надо.

— Да. Завод надо поднимать, — задумчиво повторил Александр Васильевич и попросил: — Петр Анисимович, пожалуйста, передайте распоряжение, чтобы рабочим сейчас выдали дополнительно по банке мясных консервов. Зюзину передайте. А я отлучусь. Семья, понимаете, вчера вечером вернулась из эвакуации.

— Поезжайте, поезжайте, Александр Васильевич, — Петр Анисимович раскурил самокрутку. — Эка, счастье-то у вас какое.

…Братья сидели на скамейке около своего дома и разглядывали найденные Вовкой в школе немецкие гильзы, когда из-за угла переулка появился высокий военный в офицерской шинели.

Шурка мельком глянул на него и замер. Но через секунду он с громким криком: «Папка!» — вскочил и, роняя под ноги гильзы, бросился к отцу.

— Папочка! — вслед ему жалобно вскрикнул Вовка и, спотыкаясь, помчался за братом.

Они повисли у отца на плечах и, перебивая друг друга, пытались рассказать ему сразу обо всем, что они пережили и узнали за время разлуки с ним.

Отец прижимал к себе детей, целовал их и говорил радостно:

— Вот вы какие большие стали. А мама где?

— Дома она, дома! — громко кричал Вовка.

Евгения Михайловна сама уже бежала навстречу, услышав крики детей.

Ждал Шурка с нетерпением встречи с отцом. И теперь, наконец, встретившись с ним, никак не мог поверить в свое счастье. Даже когда вся семья Игнатьевых сидела дома за столом, Шурка украдкой дотрагивался до большой огрубевшей руки отца, желая еще и еще раз убедиться, что все это не сон, что все это на самом деле.

Вовка, глотая горячий картофельный суп, спросил:

— Папа, а ты больше не пойдешь на войну?

Шурка вздрогнул от неожиданного вопроса, с беспокойством стал ждать ответа отца. Краешком глаза он видел, как перестала есть и насторожилась мать.

— Нет, сынок, наверное, не пойду, — ответил Александр Васильевич, отодвигая пустую чашку. Шурка увидел, как озабоченно сошлись его брови: — Приказ мне, сынок, партия дала — завод восстанавливать, да и врачи не пускают меня на фронт. Какой обед богатый, — заметил он, принимая тарелку, поданную женой, — картошка с мясными консервами.