Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - [25]

Прямо расскажем о научной полемике либо спросим, что меняется от строфы к строфе или – еще проще – можно ли поменять первые три строфы местами без потери смысла (вопрос такого типа вообще часто оказывается очень продуктивным при чтении разных стихотворений). Чтобы в этом разобраться, поставим ряд частных задач и предложим каждому ученику выбрать одну из них для наблюдений, размышлений и выводов.

1. Предметный мир и абстрактные слова (нужно выписать из трех строф все существительные и осмыслить изменения в их значении от строфы к строфе).

2. Действия в стихотворении (наблюдения над глаголами).

3. Свойства предметов (прилагательные).

4. Пространство.

5. Время.

После нескольких минут молчаливой работы на уроке каждый желающий может рассказать, что ему удалось выяснить, учитель уточнит наблюдения, и может получиться примерно такая картина.

В первой строфе много конкретных существительных, которые называют явления и предметы мира природы, во второй количество предметов резко сокращается: главный объект изображения здесь один – ландыш под кустом, обрызганный росой; что такое «голова» ландыша, не сможет, вероятно, с уверенностью сказать никто: на одном стебле ландыша на разной высоте помещается несколько цветков; похоже, здесь по сравнению с первой строфой усиливается субъективность изображения. В центре третьей строфы опять один объект – «ключ» в овраге; другие существительные называют либо состояние лирического героя – «мысль, сон», либо уж совсем фантастическое или приснившееся – «сагу» (старинный рассказ на чужеземный лад) и то, о чем рассказывает эта сага – какой‑то далекий край. Так что, если пристальнее рассмотреть только слова одной части речи, можно предположить движение от первой строфы к третьей в сторону все большей субъективности. Проверим, подтвердят ли это предположение другие наблюдения.

В первой строфе если и есть некоторое одушевление неодушевленных предметов, то едва заметное: «нива» скорее идет волнами, а не беспокоится, «лес шумит, слива прячется», то есть плохо видна в тени листка, а не сознательно скрылась из виду; «ландыш», который «приветливо кивает головой», безусловно «одушевлен и очеловечен» (М. Гаспаров); а «студеный ключ» не только «играет по оврагу», но и «лепечет…сагу», содержание которой понятно герою, то есть он наделен человеческой речью.

Определения в первой строфе преимущественно цветовые: «желтеющая нива», «малиновая» слива, «зеленый» листок. Два остальных – оценочные, но, если можно так выразиться, объективно оценочные: «свежий лес» и «сладостная тень». Эпитеты второй строфы передают скорее не цвет, а свет: «румяный» вечер, «златой» час утра, «серебристый» ландыш, при этом первые два относятся не к предмету, а к общей атмосфере; в третьей строфе зрительных образов нет вообще; сначала мы чувствуем холод «студеного» ключа, остальные эпитеты передают только состояние героя и предельно субъективны.

В первой строфе мы видим открытое пространство, есть и общий план – поле, лес, – и крупный: слива, листок. Во второй строфе пространство сужается и как бы «понижается»: в центре изображения маленький растущий на земле цветок. «Ключ» третьей строфы тоже на земле, только еще ниже – он течет по дну оврага – и невидим; зато появляется некое воображаемое пространство, «откуда мчится он».

И время первой строфы вполне определенное – август, когда поспевают сливы и рожь с пшеницей; ясный день; во второй строфе весна, раз цветет ландыш, а момент суток самый смутный, переходный – утро или вечер; в третьей строфе вообще ничего не сказано о времени.

Получается, что мы вместе с девятиклассниками нашли подтверждения мыслям Гаспарова и обнаружили те самые смысловые ступени, которые ведут от объективности, ясности, определенности внешнего мира к смутности и субъективности внутреннего мира поэта. Поэтому нас не удивит слово душа, которое прозвучит в заключительном четверостишии, – оно готовилось всем предыдущим движением стихотворения.

Интересно, что смысловое движение сопровождается соответствующими изменениями в ритме, интонации, синтаксисе. И это тоже могут заметить наши ученики, если предложить им продолжить наблюдения. Первая строфа метрически однородна, написана шестистопным ямбом, и читатель, скорее всего, ожидает, что этот размер сохранится, но во второй и третьей строфах такая определенность исчезает, появляется нерегулярное чередование пяти- и шестистопного ямба; «усиление метрической зыбкости совпадает с усилением образной зыбкости» (М. Гаспаров). Есть ощущение внятной устойчивости и от синтаксического строения первой строфы: первые три строки – три простых предложения. Во второй строфе чередой второстепенных членов нагнетается ожидание главного содержания; единственное подлежащее «ландыш» появляется только в конце 3‑й строки, а сказуемое – еще позже. В третьей строфе не меньшее напряжение создается иначе: подлежащее «ключ» названо сразу вместе с первым сказуемым, но второе сказуемое отделено от них обособленным обстоятельством и, появившись, мало что проясняет, смысл досказывается придаточным предложением, которое заканчивается не точкой, а тире, здесь пик восходящей интонации – а дальше поворот, понижение, итог.