Дети Гомункулуса - [11]

Мнемоническая анестезия... Это, видимо, искусственная амне­зия — утрата памяти. А что значит “псевдоживой вид”?

Десять минут третьего... Пятнадцать... Мартин не похож на тех, кто опаздывает. Половина третьего. Сорок минут. Ждать, очевидно, не имело смысла. Скорей в костел Святого Юрия.

Костел подпирал небо, как ржавый нож. Из его дверей быст­рым шагом вышли две знакомые мне личности. Этого мужчину в шляпе и сером пальто я видела, когда он записывал результаты измерений в оскверненном костеле. А тот, усатый, просвещал меня насчет отца Петера и моей комсомольской несознательно­сти. Если они тут, значит — все повторяется?

Проклятый город. Я стояла перед дверями костела и не реша­лась войти. Я была уверена, что там продолжалось уже виденное мной разрушение. А Мартин...

Тяжелые двери внезапно распахнулись, и кто-то чуть не сбил меня с ног. Мартин! Я так обрадовалась, что сразу даже не заме­тила его волнения: казалось, от светлых волос “ежиком” летели искры, губы дрожали, руки, кажется, тоже, потому что он два раза подряд уронил свой портфель на ступеньки крыльца. Мар­тин быстрым шагом двинулся прочь от костела. Я бежала рядом, хотя уже чувствовала некоторую неловкость (ну как же, с моим “комплексом принцессы” бегу за парнем!). Вообще, замечает он меня или нет... Оказалось, замечает. Посреди узкой улочки Мар­тин резко остановился.

— Мне сказали больше не приходить в костел! От меня слиш­ком много хлопот! Я компрометирую их! Боже, Ты — видишь? Что мне делать?

Насколько я поняла из дальнейших отрывочных высказываний Мартина, встреченные мною возле костела мужчины приходили к нему как к приближенному отца Петера. Допросили Мартина, его начальство, его знакомых. Такое случалось и раньше, Поэтому начальство намекнуло, что лучше было бы для них и для са­мого Мартина, чтобы он временно перестал сюда приходить. По­чему бы ему не окончить свою учебу в университете? А со вре­менем, когда он убедится в истинности своего духовного призва­ния, может поступить в семинарию.

Мы зашли в маленькое кафе. Но чай Мартина так и стыл не­тронутым. А ученик ксендза все рассказывал, как в детстве мать водила его в костел, а отец ругал ее за это. И как потом сам Мар­тин посмеивался над “темнотой” верующих людей. И только личное горе — смерть родителей — вновь привело его в храм. И еще огорчало моего знакомого, что отец Петер, который был ав­торитетом для Мартина, почему-то сомневался, что его ученику по силам призвание священнослужителя.

— Он говорил, что я слишком страстен, — с горечью говорил Мартин. — Что я... как это... эмоциональный. И мне... лучше было бы реализовать себя духовно, не уходя от светской жизни. На­пример, изучать и сохранять фольклор своего народа, что я и со­бирался делать.

Эмоциональный? Что ж, теперь я могла в это поверить.

Лучшее средство отвлечь внимание человека от его проблем — предложить ему другие проблемы. Поэтому я решительно прервала монолог Мартина и рассказала про события на заводе. Средство оказалось действенным — Мартин сейчас же переклю­чился на мои неприятности.

— Вика, вы должны отсюда уехать.

— Без деталей?

— Да забудьте вы про свое “командировочное задание”! Хоти­те оказаться в «псевдоживом состоянии»? Сейчас же пойдем на вокзал! А на работе напишете объяснительную, что поставщики сорвали выполнение заказа. Вы же не обязаны заключать догово­ра и “выбивать” детали — вы всего лишь курьер!

Наверно, это непроглядный туман навеял на меня такую бе­зысходность. Действительно, сяду на поезд — и все! Завтра буду дома. И забуду командировку к несуществующему Морю, как страшный сон.

— Только зайдем в гостиницу. Вещей мало, мелочи, но все-таки жаль их оставлять.

С серого неба посыпался мокрый снег. Мы шагали сквозь эту противную слякоть, которая хлюпала под ногами, и казалось, что нет конца мокроте и серости, но мы были вдвоем. Я почувствова­ла, как Мартин сжал мой локоть, и почему-то поверила, что все будет хорошо.

Мартин остался ждать внизу. Я взяла у администраторши ключ и бегом направилась в номер. Так, вот моя сумка. Пижама, зубная щетка, паста, мыльница, полотенце, тапки, роман Короткевича... Кажется, ничего не забыла. Есть такая примета: если где-то забудешь вещь, обязательно туда вернешься. Боже упаси еще раз попасть в этот город! Я наклонилась, чтобы заглянуть под кровать, — не осталось ли там чего-нибудь моего. В это мгновение дверь комнаты заскрипела, и я увидела перед собой запачканные грязью женские замшевые сапоги на высоких каб­луках. Сапоги, безусловно, находились на чьих-то ногах. Я при­поднялась, чтобы поздороваться с их обладательницей, но рас­смотреть ее не успела. Что-то кольнуло меня в предплечье, и свет померк.

11

В детстве мы играли в “заколдованную принцессу” — в пио­нерском лагере или в больничной палате, там, где было с десяток девчонок и наступало подходящее для игры сумеречное время. Одна из девочек садилась на стул, складывала руки перед собой, как на парте, и опускала на них лицо. Остальные девочки по од­ной подходили к “принцессе”, клали ладони ей на голову и гово­рили:

— Принцесса умерла.

— Ее нужно хоронить.