Дети Гамельна. Зимний виноградник - [94]

Бледный овал лица нежити развернулся к Марьяну. Иезуит так и не увидел ее глаз, даже не понял, есть ли что-то в глубине черных провалов, но был уверен, что своим потусторонним зрением Дева в одно мгновение заглянула к нему в душу, будто запоминая, ставя невидимое клеймо, которое не смыть, не стереть никакими ухищрениями.

И спустя мгновение чудовище исчезло, растаяло, как дым в ночи, словно слившись с мировым эфиром….

— Густав, идиот, зачем?! Договаривались же, ты ее будешь только отвлекать, пока я…

Посреди деревеньки, утонувшей в грязи, монах тряс за плечи умирающего ландскнехта и кричал от неописуемой боли, рвущей душу.

— Зачем?! Ты ведь весь род свой на Черную Смерть обрек, коснувшись ее! Даже не рукой — мечом!

— Знаешь, Марек, — улыбнулся Вольфрам, и было видно, что короткое движение мышц лица поглотило почти все оставшиеся у солдата силы. — Я ведь сирота… И про проклятие Девы знал не хуже тебя… Ведь не только в Салерно учился, еще и со Швальбе немало дорог исходил.

— Нет, нет, нет!!! — взвыл Байцер, уже понимая, что — все. Доппельзольднер провел свой последний бой.

Далеко на западе громыхнуло, сверкнула молния. Зашлепали первые капли нового дождя.

— Лучшее напутствие в моей жизни, монах… — проговорил ландскнехт, судорожно сжимая руку иезуита последним в своей жизни движением. — Хорошо было… еще раз… как раньше…

И замер.

Дождь понемногу перерастал в ливень. Деревня по-прежнему пряталась в молчании и тьме, словно обратившись в кладбище. Капли воды струились по лицу Марьяна, смывая слезы.

— Мы все-таки есть, — прошептал он. — Ты неправ. Мы все-таки остались. И Орден не умер, не умрет, пока мы есть.

Эпилог. О старых долгах, которые никогда не поздно выплатить.

Лес притих. То была не обычная тишь ночной природы, когда в траве, под листьями, меж деревьев кипит приглушенная, тайная жизнь разного мелкого зверья. Нет, мрачная давящая глушь придавила лес, низко расстелилась над граничащей с лесом равниной, прорезанной редкими тропками. Злой ветер гнал по небу беспокойные рваные тучи, дергал метелки ковыля, беспорядочно прочесывал высокую траву. Яркие звезды мигали, будто отворачивались от беспокойной земли, даже луна скрывалась за серыми облаками.

Одинокий путник остановился, не доходя сотни шагов до опушки, сложил на землю поклажу, с наслаждением потянулся, расправил натруженные плечи.

— Хорошо, — пробурчал он себе под нос по давней привычке. Человек много лет странствовал по свету в одиночестве и давно завел привычку разговаривать сам с собой.

— Хорошо, — повторил путник, разминая пальцы и кисти рук.

Он выглядел очень обыденно, как ремесленник средней руки, перебирающийся на другое место в поисках лучшей доли и более щедрых заказчиков. Не стар, лицо далеко от обрюзглости, но иссечено глубокими морщинами, которые даруют возраст и суровая жизнь, богатая тяготами. Не высок и не низок, крепко сбитый, жилистый, но не слишком широкий в плечах, неприметный в толпе. Одет опрятно и чисто, но не богато, на платье следы неоднократной штопки. Единственное, что выделялось из общего ряда — громадный двуствольный штуцер, который путник нес на плече и сложил вместе с заплечным мешком. Оружие было сделано в характерном тяжеловесном стиле немецких мастеров, но богато украшено по французскому образцу, с выгравированным на прикладе «Jean Leclerc». Ружье напоминало скорее маленькую пушку и весило, должно быть, не меньше пуда, но хозяин управлялся с ним легко, как с дамским охотничьим баллестером.

Человек взглянул на небо с прищуром. Решил, что дождя ждать не следует. Очень внимательно обозрел окрестности и счел, что это место вполне подходит для задуманного.

— Франция-хранция, терпеть тебя не могу, — пробормотал он, тщательно проверяя ружье. — Особенно графство Жеводан. Сколько же я здесь уже не был?.. Нынче у нас тысяча семьсот шестьдесят седьмой год на дворе. Давно, значит.

Порох не отсырел, механизм был в полной исправности, спуск оказался мягок. Путник несколько раз вскинул оружие к плечу и опустил. Ветер чуть ослаб, как будто заинтересовался и ждал, что будет дальше.

Человек достал из глубокого кармана большие часы на цепочке. Старые, английской работы, с большими шишечками вместо цифр. Память о тех временах, когда смотреть часы на людях считалось неприличным и время определяли на ощупь, не вынимая руку из кармана.

— Пора… — заметил сам себе человек и спрятал часы обратно. Вместо них он достал маленький серебряный колокольчик на тонкой цепочке. Поднял перед собой на вытянутой руке и что-то тихо прошептал. Тихий мелодичный звон рассыпался в ночном воздухе хрустальными искорками. Колокольчик звенел сам собой, чуть подрагивая на привязи, тихий звук невероятным образом разносился далеко вокруг.

— Хватит, пожалуй, — с этими словами загадочный человек спрятал удивительную вещицу. Присел на колени, положив ружье перед собой, так, чтобы можно было подхватить одним движением.

Ждать пришлось долго, но владелец часов, колокольчика и штуцера, казалось, обладал бесконечным терпением. Он замер молчаливым изваянием, неподвижным, как стволы вековых дубов, что растут в здешних краях, на границе между Овернью и Лангедоком. Только ветер тихонько овевал бледное лицо с прищуренными глазами.