Дети Бронштейна - [25]

Заметив, что под столом валяются очки, я их поднял; одна из металлических дужек надломилась. Спросил, не его ли очки, он кивнул в ответ. Очки я сунул обратно, под стол, и решил задать еще несколько вопросов — не столько про самого пленника, сколько про моего отца.

— Объясните, зачем они вас допрашивают. Хотят что-то выяснить? Или есть другая причина? Ведь они могли просто донести на вас в полицию. Как вы считаете, зачем вас сюда привезли?

Он пожал плечами. Потом заговорил:

— С утра до ночи я только об этом и думаю. Были бы мы лично знакомы, в смысле — были бы они заключенными из Нойенгамме, тогда понятно. Но мы сроду друг друга не видали, и вот через тридцать лет — на тебе! Знаете, какое у меня подозрение?

Он глядел так пристально, что я отвернулся, и тогда он опять раскрыл рот:

— Подозрение такое, что это мания преследования. Не хочу никого обидеть, но разве это объяснение не логично? Они по сию пору в окружении, они думают, мы только и ждем случая, чтобы снова затолкать их в барак. С пеной у рта им доказываю, что в те времена я был пешкой, не больше. А они нипочем не верят.

— Ваше дело рассматривалось в каких-либо органах? — перебил я.

— Никакого дела на меня нет.

— Тогда почему вы боитесь позвать на помощь? Он собрался было ответить, потом еще раз собрался, но умолк. Я встал, взял ремень и сделал ему знак, что пора укладываться в кровать. Безропотно подчинившись, он подтянул ноги ближе ко мне.

Покуда я, перехватив его щиколотки, привязывал ремень к кроватной стойке, он принялся меня заверять, что сокрушается по поводу событий тех злосчастных лет, хотя лично не несет за них ответственности. А как пошел плести, что ночами не смыкает глаз, мучаясь воспоминаниями о концлагере, так я со всей силы затянул ремень. Он понял и тут же заткнулся.

Окно я завесил простыней, стул поставил на место, а больше ничего и не требовалось. На лице его отображалось смятение. Все вопросы, которые я мог бы еще задать, вдруг показались мне пустыми. Ничего я не добился, ничего не узнал такого, что хоть кому-то важно. Позже я понял, ради чего ездил на дачу: ради себя, я сам себе доказывал, что не спасовал перед жутким этим делом.

Оказалось, я привязал его не к той стойке. Стал раскручивать ремень, а он мне от всей души:

— Ох, слава Богу!

Но промолчал, когда я заново стал крепить его ноги к нужной стойке, и держался тихо, как в первый раз.

— Надеюсь, вам ясно, что неприятностей вашему отцу я устроить не смогу? — спросил он, когда я закончил. — Ну, если выйду отсюда.

— Да, ясно.

— Зачем вы вообще пришли?

На всякий случай я осмотрел и кухню, хотя там точно ничего не трогал. Пройдет много времени, прежде чем мы с Мартой сможем вновь сюда приехать, даже если б он сгинул прямо сегодня. Вычистить, проветрить — куда там, этого мало, но что ж еще? Из открытой банки с конфитюром вылетела здоровенная муха. Он кричит, зовет в свою комнату. Вторая половина дня наступит еще не скоро.

Стою опять у железной кровати, а он:

— Есть предложение.

— Мне пора!

— Я готов заплатить вам. Принесите сюда напильник, а лучше хорошие кусачки. Знаете, что такое кусачки?

Не та была минута, чтобы демонстрировать свою щепетильность. Раз я хочу, чтобы он не выдал меня отцу, то не стоит лишать его надежды на мою помощь. Потому я и спросил:

— На какую сумму вы рассчитываете?

— За долгие годы я кое-что собрал, я готов отдать вам все накопления. Между нами, я даже рад таким образом подвести черту под своим проклятым прошлым. Поверьте, я не буду считать это потерей.

— Сколько? — переспросил я.

— Пять тысяч марок, — был ответ.

Мне показалось, будто сначала он хотел назвать другую сумму, побольше, и я сделал вид, что обдумываю его предложение. Вот для него волнующий миг.

— С грехом пополам я наскребу еще тысячу, — добавил он.

Тут у меня мелькнула мысль столь абсурдная и недостойная, что пришлось ее сразу отогнать: его на волю, а денежки себе. Я ведь все равно подумывал, не освободить ли его, а значит, могу это сделать без лишних хлопот. Разве не справедливо, что его деньги достанутся мне? Примерно так я размышлял.

А он заговорил снова:

— По моим предположениям, в итоге меня прикончат. Конечно, план их не в этом, но дальше- то как? Скоро они сами знать не будут, куда меня девать. Потехи еще на день, на два, а потом им станет в тягость ездить сюда регулярно. Думаете, они меня тогда развяжут? Как бы не так, они не пойдут на такое.

В его опасениях есть резон. Размышляя тут сутки напролет, он понял, что дело может кончиться плохо. Позднее я удивлялся, что меня нисколько не трогало, как он цепляется за жизнь.

— Говорю это, чтобы вы не думали, будто время терпит, — подытожил он.

— Если эти трое узнают, что я тут побывал, они сменят замок. Остальное — само собой, — предупредил я.

— Я пока еще не сумасшедший.

Дверь в комнату защелкнуть, дверь в кухню прикрыть, входную дверь запереть на два оборота. Когда я вышел, какой-то песик, терьер, кинулся прочь, будто подслушивал у окна. Хозяина нигде не видно, неподалеку десятки других домиков, откуда песик мог прибежать. Я постоял немного на крыльце, наблюдая за окрестностями. Любопытно бы узнать, где Гордон Кварт почерпнул свои сведения о надзирателе. Вряд ли тот, набравшись наглости, именно его избрал исповедником. Я уже тогда злился, что не сумею захапать шесть тысяч марок. На опушке дождь шел сильнее.