Дети большого дома - [171]
В траве за кустами послышался крик удода. Он словно звал Аргама: «Хоп… хоп-хоп… хоп-хоп». Превозмогая боль, Аргам с трудом повернулся на левый бок.
Удод замолк. Вглядевшись в траву, Аргам увидел красивую птичку с нарядным, огненно-красным хохолком на голове. Это был такой же удод, как те, которыми Аргам любовался в садах Норка, когда летом ездил к бабушке в гости. Ну, совсем такой же, словно только сейчас прилетел из Норка и опустился вон там в траву. Аргам, вспомнив детские годы, мысленно задал вопрос: «Сколько лет я еще проживу, удод?»
И птичка зачастила словно ему в ответ: «Хоп-хоп, хоп-хоп, хоп-хоп…».
Аргам начал считать: «Два… четыре… шесть… восемь… десять… двенадцать… двадцать четыре… сорок…».
Удод давно улетел, а дятел все продолжал долбить носом дерево: «Тук-тук… тук-тук…» Но вот замолчал и он. Послышались приближавшиеся шаги. Это возвращался Меликян.
— Нашел воду, Аргам! Пей вволю, еще принесу.
Аргам почувствовал, как сильно томила его жажда.
Пока Меликяна не было, он забыл о том, что ему хочется пить. Приложив горлышко фляги ко рту, он с жадностью выпил почти половину и, вернув флягу, попросил Меликяна помочь ему сесть.
— У меня голова просто разрывается, — говорил тем временем Меликян. — Как же это случилось, что отступили и нам не дали знать, оставили? Что хочешь говори, Аргам, а здесь изменой пахнет, да будет мне стыдно, если не так! Ведь мы не иголка, чтоб Сархошев забыл подобрать нас. Если мне суждено умереть, а ты останешься жив, попомни мои слова! Сердце у меня — вещун: что чувствует, то и сбывается. Мне уже пятьдесят лет, и до сих пор сердце не обманывало меня никогда. Уцелеем — сам убедишься! Недаром говорят: «Бойся человека, который в лицо тебе не смотрит». Если видишь, что человек глаза отводит, в землю уставился, ноги твои рассматривает, так и знай: совесть у него не чиста! Клянусь душой, я не раз убеждался в этом. А у этого собачьего сына привычка такая — никогда в глаза не смотрит! В прошлом году, когда мы из Харькова уходили, видел я его тетку — ну, настоящая змея! Значит, весь род у них такой. Эх, уцелеть бы, добраться до наших — вот когда бы я с него сорвал маску. А теперь, наверно, держится так, будто предан советской власти. Голову дам на отсечение, если он не нарочно нас бросил, чтоб мы в плен попали или убиты были. Но все выяснится, увидишь, воровство да бесчестное дело не больше сорока дней скрыть удается!
И все же воображение Меликяна не залетало далеко. Ему казалось, что Сархошев предал только их, что в эту минуту он шагает вместе с отступающими советскими войсками и держится так, будто предан советской власти.
Аргам слушал Меликяна, не возражая ему, но и не соглашаясь с его предположениями. Лейтенант Сархошев всегда был несимпатичен ему, но Аргам не мог и подумать о том, что он способен на такую подлость. А Меликян не допускающим сомнений тоном продолжал:
— Советская власть не погибнет, дорогой мой! Выдержит она и это большое испытание. И горе тому, кто кривил душой, кто не сохранил совесть чистой! Пусть даже и не будет нас. Найдется кому потребовать отчет у сархошевых!
— Ты убежден в предательстве Сархошева, айрик[11]? — спросил Аргам с сомнением.
— Говорю тебе — убежден. Я в жизни не брал греха на душу, никого зря не оговаривал. Если даже звезду Героя на груди Сархошева увижу, и то не поверю ему! Буду знать, что он либо эту звезду с груди убитого сорвал, либо другим грязным способом заполучил ее. Вот какое у меня убеждение! Почему он не любит Тиграна, клевещет на него? Да потому, что Тигран — настоящий большевик, весь род у него большевистский. Ты не спорь, Аргам, я знаю: Сархошев предал нас. Но это ему даром не пройдет, рано или поздно откроется… Текучая вода грязи в себе не терпит — на берег выкидывает! Жизнь тоже такова.
На восток летели группы немецких самолетов. Последнее звено промчалось над лесом, но только один самолет на миг мелькнул в том клочке неба, который виднелся в просветы ветвей.
— Летят бомбить наши войска, — заметил с горечью Аргам.
— А что им еще делать?..
Голоса птиц в лесу смолкли. После того, как пролетели самолеты, тишина стала еще более гнетущей.
Аргаму снова захотелось пить, и он докончил остаток воды в своей фляжке.
— Принести еще?
— Больше пить не хочется.
— Поспи немного, а я посторожу. Отдохни…
— Не хочется спать, — отказался Аргам.
— А ты, Аргам, поменьше думай. Пока я с тобой, тебе нечего бояться. Вот стемнеет, пойду в Вовчу и для тебя верное место найду. Поправишься — сквозь огонь и воду пройдем, а наших разыщем, ты не сомневайся! Война ведь, всяко бывает. Ты крепись, духом не падай!
— Лишь бы в плен не попасть! Я только этого боюсь.
— Что? Да чтоб мы…
Минас рассмеялся. Но Аргам почувствовал, что смех этот не от души, что Меликян хочет его подбодрить. Он и сам улыбнулся, с признательностью глядя на раскрасневшееся лицо и влажный лоб этого хорошего человека.
— Я в таких передрягах и поседел, — продолжал Минас. — Немало пришлось пережить трудных дней. Вот в тысяча девятьсот девятнадцатом году в Царицыне…
И он начал рассказывать эпизоды из времен гражданской войны в Царицыне и на Северном Кавказе.
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.