Дети большого дома - [170]
Часто телефонный провод обрывался, связь нарушалась. В таком случае один из троих выползал из воронки, искал обрыв, починял оборванный провод и возвращался назад. Перевалило за полночь, когда Емелеев отправился исправить очередное повреждение провода. Прошло полчаса, час, полтора часа, а Емелеева все не было. На этот раз вызвался идти Аргам. Он пробирался пригнувшись, зажав в левой руке провод. Через двести— триста метров он наступил на что-то мягкое. В эту минуту неприятель ракетами осветил поле. Аргам увидел лежавшего на спине Емелеева. Бросившись на землю рядом с товарищем, он вполголоса окликнул: «Емелеев!.. Емелеев, ты ранен?» Боец не отвечал. Он был мертв.
Взвалив на спину тело товарища, Аргам пополз к позициям роты. Его поразила странная тишина. Лишь издали с интервалами грохотала наша артиллерия. Но Аргам поразился еще сильнее, когда, перенеся тело Емелеева через бруствер, спустился в первую траншею. Извилистый окоп был безлюден. Но, может быть, рота отошла на вторую линию обороны, на полкилометра дальше? Оставив тело Емелеева в первом окопе, Аргам побежал по траншеям к блиндажу командира роты. Но и там никого не было. Еще больший страх и сомнения охватили Аргама. Что случилось, каким чудом мог исчезнуть целый батальон? Не найдя никого и на второй линии обороны, Аргам вернулся к прежним позициям своей роты. Достав из внутреннего кармана гимнастерки Емелеева все его документы, он положил убитого на дно окопа, нарыл саперной лопаткой земли из стенки окопа и засыпал тело товарища: пусть не останется без погребения.
Аргам побежал обратно к Меликяну, который, свято выполняя приказ командира, остался лежать в воронке, служившей им укрытием. В ту минуту, когда Аргам уже добрался до Меликяна, рядом с воронкой разорвался снаряд. Аргам упал ничком рядом с Меликяном, чтобы укрыться от осколков. Когда умолк грохот разрыва, Меликян начал расспрашивать, что случилось, где Емелеев и почему опять не работает телефон.
«Наш полк отступил», — только и сказал Аргам. «Почему у тебя такой голос?» — удивился Меликян. «Меня ранило».
И вот, начиная с этой минуты, Меликян тащил Аргама на своей спине. Никого не нашли они и в блиндаже капитана Малышева. Рядом с пустым блиндажом командира полка они увидели неподвижные танки. Один из них стоял дыбом у бруствера, и сорванная гусеница свисала вниз.
Это были следы вчерашнего боя, выигранного полком. Но самого полка не было…
Теперь с раненым Аргамом на спине Меликян брел на северо-восток, в сторону предполагаемого пути отступления полка, то присаживаясь, чтоб перевести дух, то снова пускаясь в дорогу. И чем дальше он брел, тем больше удалялся гул нашей артиллерии, пока не умолк совсем. Неприятель, встревоженный этим молчанием, все больше и больше усиливал огонь по оставленным батальонами позициям, повидимому, еще не догадываясь о том, что советские полки отошли.
Мост через Северный Донец оказался разрушенным. Меликян отыскал место, где русло было особенно широко; течение в этом месте не могло быть стремительным. Действительно, с Аргамом на спине он без приключений перебрался через реку, даже не сняв одежды. Под утро они были уже в лесочке против села Старицы, а на рассвете с вершины лесистого холма заметили продвигающиеся вперед фашистские полки, автомашины, повозки и танки: гитлеровцам только теперь стало известно, что советские войска отступили.
Опустив Аргама на землю, Минас молча разглядывал продвигавшиеся вперед фашистские войска. Он не находил. объяснения внезапному уходу наших дивизий. Еще более необъяснимым казалось это потому, что за последнюю неделю все неприятельские контратаки были успешно отражены, с большими потерями для врага. Говорили даже, что несколько наших дивизий прорвали фронт и зашли в тыл врагу, что ожидается крупное наступление, что гитлеровцы бежали из Харькова, и еще многое в этом же роде. Мысль о возможности отступления никому не приходила в голову. И вдруг в течение одной ночи — стремительный отход…
Солнце уже перевалило за полдень, когда Минас, положив Аргама под старым дубом, головой к замшелому стволу, устало опустился рядом с ним на густую траву, задумавшись о том, почему же все так сразу переменилось.
— Пить хочется, — повторил Аргам.
Он уже несколько раз просил пить после того, как кончилась вода в фляжке.
— Ты полежи, Аргам, а я спущусь в овраг, поищу воды, — предложил Меликян.
— А где мы сейчас находимся? — спросил Аргам.
— Да в таком месте, душа моя, где нас никому не отыскать! — ответил Меликян, забирая фляжки, чтоб идти на поиски воды. — Лежи спокойно, а я пойду за водой. До наступления темноты побудем здесь, а вечерком двинемся.
Фигура Меликяна, спускавшегося в овраг с флягами в руке, пропала за густой порослью. Лежа на спине, Аргам смотрел на кроны деревьев. В просветы между ветвями виднелись кусочки неба, чистые, словно маленькие зеркала. От легкого ветерка шелестели ветви, словно кругом шептались люди, спрятавшиеся за стволами. Ар-гаму послышался свист, немного погодя — легкое постукивание. Звук то стихал, то слышался снова. Вот он раздался совсем близко: «Тук… тук-тук». Аргам догадался, что это стучит дятел и посвистывают лесные пташки.
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.