Детектив и политика. Выпуск №4 (1989) - [54]

— Особенно если выпить до этого бутылку водки…

— Ну не бутылку, не преувеличивайте, Эдуард Вениаминович…

— Ага, мистер Львовский! Изволили явиться? — Вайнштейн вышел из клетки замредактора и остановился у корректорского стола. — Скоро вы будете являться в редакцию только за чеком.

— Было бы весьма желательно являться только за чеком. Господин Вайнштейн, сколько раз я вас просил, не забывайте, пожалуйста, здороваться со мной, прежде чем вступать в беседу.

— Будь я на месте Моисея, вы бы у меня поговорили, Львовский…

— Слушайте, господин Вайнштейн, кончайте вашу демагогию, пожалуйста. Мы, корректоры, когда-нибудь задерживали выпуск газеты? Вы бы лучше навели порядок в типографии. Что там у вас творится, а? Вчера опять потеряли оригинал статьи… Пьете вы там, что ли?

— Слушайте, Львовский…

Но закончить фразу Вайнштейну не удалось. Вошел наш "босс" в шляпе, сером макинтоше и черных очках, с таким брезгливым и циничным выражением лица, словно он был главой синдиката "Мёрдер Инкорпорейтед" ("Платные убийства", англ.). За ним вошел тип в еврейском, любавичс-кой секты, наряде — пейсы из-под шляпы, борода.

— Здравствуйте, господа! Соломон Захарович, вы слышали сегодняшнее радио?

Соломон Захарович, вынув по такому случаю трубку изо рта, развернулся вместе со стулом.

— Нет, Моисей Яковлевич, а что такое?

— Зайдите ко мне в кабинет, я вам объясню, в чем дело. Только дайте мне закончить с этим господином…

"Босс", снимая на ходу плащ, прошел к себе в кабинет. Любавич, стуча лаковыми башмаками по стуку было похоже, что подошвы кожаные, — проследовал за ним. На нас, рабов капитала, раб религии даже не взглянул.

— Любите пейсатых, Эдуард Вениаминович? — Львовский хихикнул. И прибавил шепотом: — Пейсатые и раньше давали ему мани (деньги, англ.), а теперь появляются все чаще. Хотят наложить лапу на газету и через нее пудрить мозги своим сектантством новым эмигрантам.

— Ну, пока Моисей жив, хрен он им позволит. Он здесь хозяин. Мани он, да, возьмет, даже у полоумных старушек, отчего не взять, но поиметь его всем любавичам вместе, во главе с их главным раввином, не под силу. Моисей хитер, как Экклесиаст.

— Эй, горе-литераторы! — окликнул нас забытый всеми Вайнштейн. — Между прочим, сегодня мой день рождения. Ребята из типографии организуют выпивку и закуску. Сдадим газету, пожалуйста, вэлкам (прошу, англ.) вниз…

Алька вскочил и, схватив черную от краски мускулистую ручищу Вайнштейна, сильно сжал ее.

— С днем рождения, господин Вайнштейн! Поздравляю вас. Сколько же вам годков стукнуло?

— Сколько надо…

— Охотно придем, — сказал я. — Купить чего-нибудь выпить?

— Алкоголя достаточно, но, если хотите нажраться совсем до беспамятства, купите чего-нибудь. Но чтоб завтра утром не опаздывать.

Неодобрительно покачав головой, Вайнштейн ушел.

— Поддадим с пролетариатом, Эдуард Вениаминович?

Округлым движением, почти не отодвинув дверей, распаренный, словно из бани, в дверь проскользнул Порфирий в белой рубахе, распахнутой на груди. Выложил на стол несколько гранок и заговорил очень быстро, будто боясь, что его лишат права голоса:

— Так вы спускайтесь, ребятки, как только сдадим первую страницу. Лешка ходил к венграм в магазин и накупил капусточки маринованной, селедочки, ветчинки. Обмоем Женькино рождение.

— Коньяка "Наполеона" сколько бутылок купили? Четыре? Шесть? — ехидно справился у Порфирия Алька. — Водки наши линотиписты не пьют, брезгуют, видите ли. Линотиписта-наборщика русских текстов в Соединенных Штатах днем с огнем не сыскать. Прижимистый Моисей вынужден хорошо им платить. Правда и то, что русскому линотиписту трудно найти работу по профессии. Посему Моисей и линотиписты занимаются постоянным взаимным шантажом… В ожидании очередного посягательства Моисея на их жалованье и права рабочая аристократия брезгует водкой и пьет в три раза более дорогой французский коньяк "Наполеон".

В ближайшем ликерсторе (винный магазин, англ.) на углу Пятьдесят пятой и Бродвея наших рабочих знают и любят. Они уже выпили множество ящиков "Наполеона". Зарплата каждого в Соединенных Штатах — его личный секрет, но я предполагаю, что Порфирий, например, имеет еженедельно во столько раз больше долларов, чем мы с Алькой, во сколько раз "Наполеон" дороже скромной водки…

Рабочий день прошел более или менее ровно. Бывают куда более нервные дни. Водя острием карандаша по тексту детективного романа "Замок царицы Тамары", я вспомнил об оставленной дома жене и попытался представить, чем она в данный момент занимается. Если у нее нет сегодня апойнтментов (деловых встреч, англ.) с фотографами, Елена только что встала, сварила кофе и сидит в кухне, глядя во двор сквозь переплетения ржавой пожарной лестницы… Или… Я вдруг с неудовольствием представил себе возможность другого, раннеутреннего сценария: я — серый костюм, в одной руке зонт-трость, в другой — манила-энвелоп — закрываю за собой дверь. Елена тотчас вскакивает, голая выходит в ливингрум (гостиная, зд. комната, англ.), хватает телефон и привычно стучит по кнопкам: "Джон? Так я тебя жду. Он ушел. Нет, он не возвратится раньше семи…"

— Моисей платит этой суке Мейеру сто долларов за каждый кусок "Тамары". Потому что Мейер — его старый приятель. Сто долларов каждый день! А нам с вами — по двадцатке за статью, — Алька снял очки и протер ладонью физиономию. — Вы все же внимательнее проверяйте этот шедевр, пожалуйста. Вчера я случайно заглянул в субботний номер и заметил, что в "Тамаре" три раза перепутаны строчки. Слава богу, никто из сотрудников не читает этот дерьмовый детектив.