Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990) - [125]

Я один раз в жизни видел генерала Григоренко, и он произвел на меня неизгладимое впечатление. Обаятельность его облика была в сочетании могучей убежденности в правоте своего образа мыслей и мягкости и деликатности в обращении с окружающими людьми. Ощущение могучей убежденности в своей правоте не давило на окружающих, не вынуждало следовать за ним, а воспринималось как красота цельности человеческого духа.

Он с большим юмором рассказывал о том, как его еще при Хрущеве держали в сумасшедшем доме, как ходили за ним по пятам, записывая каждое его критическое высказывание в адрес правительства, чтобы собрать материал для доказательства его сумасшествия. Однажды он им дал самый богатый материал, высказавшись непочтительно в адрес самого Хрущева.

Через несколько дней он вдруг заметил, что отношение к нему резко улучшилось — директор психбольницы и врачи стали бегать вокруг него, наперебой предлагая свои услуги. Он долго не мог понять, в чем дело, а потом узнал про пленум, на котором сняли Хрущева. Директор психбольницы решил, что генерал из тех людей, которые готовили падение Хрущева, и теперь он, оказавшись при новой власти, накажет их за все издевательства, которым его подвергали в больнице.

К сожалению, новая власть ненадолго выпустила его из психбольницы. Но разговор сейчас о другом. Генерал Григоренко зачитал свое очередное письмо в правительство по поводу несправедливого выселения крымских татар из Крыма и предложил каждому, кто захочет, поставить подпись под его письмом. Само письмо было оставлено на кухне, чтобы каждый, кто хочет, мог войти туда и без всякого давления со стороны это сделать.

В доме было очень много людей, и в этой сутолоке одинаково легко было незаметно поставить свою подпись или незаметно воздержаться. Время было малоприятное для такого рода акции, как раз снимали с работы, рассыпали наборы книг тех, кто подписывал предыдущие письма.

Насколько я знаю, кроме самого генерала Григоренко, только один поэт в тот раз поставил свою подпись под обращением.

Если бы Григоренко, зачитав свое письмо, тут же предложил собирать подписи, по крайней мере треть присутствующих подписала бы это письмо. Просто стыдно было бы не подписать документ абсолютно правдивый и благородный, хотя и бесполезный для крымских татар.

Казалось бы, что может быть оскорбительней, когда один народ из многих, на кого пал гнев тирана, оставили в ссылке, а остальные народы, так сказать, оправдали и дали возможность им возвратиться на свою родину? Казалось бы, в многонациональной стране такую вопиющую несправедливость по отношению к маленькому народу позорно и опасно оставлять в силе? Объяснить этот факт логически невозможно. Его возможно объяснить только так, как предлагал я. Общественная система, основанная на силе, время от времени провозглашает абсурдные идеи или проводит абсурдные кампании, чтобы через наше подчинение абсурду проверять свой авторитет силы.

Бессмысленная подлость по отношению к крымским татарам — это частный абсурд, проверяющий крепость национальной политики. Генерал Григоренко оказал героическое сопротивление этому абсурду. И хотя он не добился своего, но и сам факт такого титанического сопротивления абсурду говорит о том, что и авторитет силы не безграничен, каким он был при Сталине.

Если бы в тот вечер вместо генерала Григоренко был человек, о котором я говорил, или другой, гораздо более чистый, рационалист, он наверняка собрал бы гораздо больше подписей. Он наверняка обратился бы ко многим лично, и люди, колеблющиеся между самосохранением и долгом, могли поставить свои подписи.

Так кто же полезней — тот, кто сумел организовать многие подписи и тем самым придал сопротивлению больший авторитет, или тот, кто сказал свое одинокое "нет"?

С моей точки зрения, генерал Григоренко добился гораздо большего. Как духовно более развитый человек, он острие нравственной требовательности обратил прежде всего на самого себя. И он полностью осуществился как человек. А ведь у человека нет другой цели, кроме цели быть человеком.

Рационалист, добившись большего количества подписей, совершил бы некоторое насилие над внутренней свободой людей, недостаточно подготовленных для этого шага. Таким образом, не успев выступить против насилия, он уже сам совершил бы насилие в организации сопротивления насилию.

— Да ведь так мы никогда не сдвинемся с места! — может воскликнуть нетерпеливый рационалист.

— И сто, и тысячи лет простоим на месте, — можно ответить такому рационалисту, — но не сдвинемся с места через насилие над волей человека.

Россия уже однажды пошла более коротким, как казалось рационалистам, путем и оказалась в общественном отношении отброшенной на сотню лет назад.

Демократия, гласность, свобода суждений и критики — все это нужно стране как воздух, но еще важнее, кто и каким путем будет добиваться этого.

Человек рожден, чтобы самоосуществиться в человечности. И борьба за демократию приобретает смысл, только став живой частью его внутреннего самоосуществления. Одинокое, но алмазной твердости "нет!" генерала Григоренко на самом деле стоит сотни честных, но не дозревших до чувства самоосуществления подписей. И как только тряхнут таких людей, они отрекутся от своих подписей, и это отречение деспотия выставит напоказ как доказательство своей правоты.