Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990) - [119]

Но и без всяких доказательств художнику от природы присуще несгибаемое сознание правоты своего дела. И чем сильнее художник, тем несгибаемей это сознание. Признаком духовной зрелости является ясное, спокойное сознание своего предназначения.

Повторяю, духовная жажда — это не свойство отдельных художников, а свойство всех нормальных людей, и потому всякая борьба с художником обречена на позорный провал, тем более позорный, если она кончается уничтожением художника.

Художник, ставший художником, уже передал свое дело в тысячи рук, а предугадать художника, чтобы заранее изолировать его, так же невозможно, как в тысячной толпе юношей и девушек угадать, кто на ком женится.

В жизни общества есть периоды духовной спячки. Они связаны со стихийными бедствиями, голодом, затмением сознания более низменными страстями, политическим страхом.

Но даже и в этот период общество продолжает удовлетворять свою духовную жажду за счет предыдущих накоплений или стараясь извлекать крупицы духовности из того, что ему преподносят.

Свобода нужна всем, но отсутствие ее больнее всего ударяет художника. И наоборот, ничто так не раздражает диктатора и тирана, как наличие свободного художника в царстве тирана. Казалось бы, что тебе художник, его картина, его стихотворение, его рассказ, когда тебе подчиняются армия, полиция, газеты, радио, телевидение?

Тирания стремится к тому, чтобы люди забыли о свободе, и для этого придумывает множество псевдонимов, якобы равнозначных свободе. Свобода, — говорит она, — это наличие хлеба или работы или принадлежность к данной нации или данной общественной системе.

Свобода — это свобода, вновь и вновь напоминает художественное произведение. Даже если художественное произведение толкует о самых безобидных вещах, свобода — это его тайное содержание, форма существования, аромат. И человек, впервые вкусивший свободу через художественное произведение, будет искать ее на газетных страницах, в радиопередачах, в речах вождей и, не находя, тосковать.

Свобода есть наиболее желательное состояние человеческого духа. И дух человека, однажды вкусившего это состояние, будет тосковать по нему и стремиться к нему.

Теперь попробуем ответить на вопрос: для чего духовная жажда? Полностью ответить на этот вопрос было бы все равно что ответить на вопрос, в чем конечный смысл существования человечества. Ответить на него мы можем только частично, но и этого достаточно.

Если проследить за идеалами великих художников, которые именно потому, что они великие, яснее всего у них просматриваются, то при всех различиях мы можем заметить нечто общее, неизмеримо более громадное, чем их различия, — это идеал добра, это безусловное желание добра, пронизывающее все истинно великие произведения.

Следовательно, духовная жажда всякого художника и всякого человека — это жажда сотворить добро, иначе говоря, это совесть, жаждущая действия. Никакими социальными и рациональными причинами объяснить это невозможно, это заложено в человеке от природы, как заложена в нем непроизвольная радость при виде ребенка. Почему мы испытываем радость при виде ребенка? По-видимому, это простейшая форма удовлетворения духовной жажды, это неосознанная готовность защитить его, и эта готовность доставляет нам радость. Нам кажется, физический облик ребенка доставляет нам радость, и это действительно так, но суть этого физического облика в его трогательной незащищенности. Возможность сочувствия, духовная жажда перерастает в чувство красоты.

В практической жизни удовлетворение духовной жажды человека бывает затруднено по многим причинам.

Растерянность и вследствие этого страх человека перед сложной ситуацией, где надо выбирать между чувством долга и чувством самосохранения, вызывается чаще всего его духовной неподготовленностью. Поясню это таким примером.

Одна бухгалтерша с ужасом мне рассказала, что она вынуждена была подписать лживую сводку. Когда она пришла к своему начальнику, думая, что сводка просто ошибочна, он ей грозно намекнул, чтобы она не совалась не в свои дела, если не хочет осложнять себе жизнь.

Разумеется, она не хотела осложнять себе жизнь и сделала так, как хотел начальник. А между тем ничего страшного начальник ей сделать не мог. В самом крайнем случае он мог выгнать ее с работы, и она тут же могла устроиться где-нибудь в другом месте. Все это она сама хорошо понимала.

Так в чем же дело? Дело в духовной неподготовленности, в привычке человека врастать в данные обстоятельства жизни. В первое мгновение она испугалась, что будет вырвана из привычных обстоятельств, потом, подписав, испугалась своего соучастия и так далее.

Разумеется, еще возможен взрыв переоценки, но чаще всего этого не происходит. Происходит дальнейший распад, где заранее оправдывается необходимость в известных случаях давать ложные сводки.

Самое главное в этом случае то, что начальник шел на подлог, более или менее точно зная, что она не осмелится ему возразить, и она же всем своим предыдущим поведением проинформировала его об этом. Предыдущее поведение могло быть безукоризненно честным, но в нем должна была сказываться та неподготовленность принять удар, которая и поощрила его столь удачно рискнуть.