Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990) - [117]

Общество, которое, с одной стороны, сломало все социальные перегородки, а с другой стороны, поставило перед собой некую высшую социальную задачу и подчинило жизнь миллионов людей служению этой задаче, не могло не прийти ко всеобщему охамению. Это независимо от того, правильна или неправильна поставленная задача, важно, что человек с его честью и достоинством оттеснен на задний план. Более того, всячески доказывается, что честь и достоинство человека измеряются не честью и достоинством, а степенью самоотверженного служения социальной задаче.

Раз ценность человека не в человеческом достоинстве и чести, значит, можно топтать эти понятия, нечего церемониться. Никогда хамство не расцветало таким густопсовым цветом, никогда подлость не ухмылялась столь самодовольно: попробуй, докажи…

В свое время наша демократическая литература высмеяла и осудила дуэль. Главный аргумент ее, о котором легко догадаться, это то, что на дуэли, во-первых, и в самом деле могут убить, а во-вторых, убить не того, кто виноват. Каждая конкретная дуэль могла быть образцом несправедливости, и все-таки в целом в русском обществе дуэль была мощным средством нравственной санитарии.

В обычной жизни собственная смерть каждому человеку представляется бесплотной абстракцией. Хорошо это или плохо? Я думаю, плохо, как и другая крайность, навязчивое ощущение своей обреченности.

Привкус печали в радости и печаль, смягченная юмором или иронией, — вот состояние духа, которое мне представляется наиболее плодотворным. Мужественное и мудрое пушкинское состояние.

У настоящего поэта чувство смерти развито, как у хорошего боксера чувство дистанции.

Но вернемся к обычному состоянию обычного человека. Совершая тот или иной поступок, он, как правило, не соразмеряет этот поступок со своей жизнью в целом и тем более с оставшимся отрезком жизни. Но раз не соразмеряет, он неосознанно исходит из представления о бесконечности своей жизни, что приводит к нравственным ошибкам суеты.

Сила дуэли была в том, что она каждому человеку одним махом придвигала представление о собственной смерти. Зрелище получалось внушительным и даже как бы грандиозным, учитывая, что это твоя личная смерть. При виде этого зрелища человеку волей-неволей приходилось переосмысливать свои поступки и мечты. И в этом новом масштабе цен многое, казавшееся ранее хитроумным, блистательным, удачным, открывалось в своей истинной сущности, то есть ничтожной или подлой.

И это незримо воздействовало на отношения между людьми и хотя, естественно, не уничтожало угнетения и холопства, но все же львиную долю подлости удерживало в состоянии невоплощенного замысла.

Как и всякий пример, это воздействовало на ближайшие слои населения. В России многие разоблаченные казнокрады позору каторги предпочитали самоубийство, и это было довольно распространенным явлением, хотя, разумеется, не столь распространенным, как само казнокрадство.

В силу некоторых (вполне случайных) жизненных обстоятельств мне приходилось знавать многих казнокрадов, среди которых одни уже побывали в тюрьме, а другим еще только предстояло. Должен сказать, что ни один из них не был задержан при попытке покончить жизнь самоубийством.

Сколько бы ни утверждали философы, гуманисты и художники всех стран высочайшую ценность человеческой жизни и свободы, государство всегда будет исходить в оценке человеческой жизни и свободы, более или менее сообразуясь с историческим состоянием данного общества.

Люди, которые осуществляют власть, и есть наиболее наглядное воплощение исторического состояния данного общества. Они есть то, что они есть, и другими быть не могут.

Разумеется, внутри данного исторического состояния может зреть иное историческое состояние, но и претворять его в жизнь будут иные люди.

Но люди, жаждущие нового исторического состояния, всей душой понимающие его необходимость, часто никак не могут понять, что оно не может прийти через людей, воплощающих старое историческое состояние.

В общественной системе, основанной на силе, а не на праве, то и дело появляются наивные идеалисты, которые полагают, что все дело в том, чтобы объяснить государству, что оно в тех или иных случаях делает глупости. Но эти глупости не так глупы, как кажутся на первый взгляд. Общественная система, основанная на силе, как бы нарочно из чувства самосохранения вынуждена время от времени проводить абсурдные кампании, хотя сама она, вернее, люди, ее проводящие, могут и не воспринимать ее как абсурд.

Для чего это она делает? Для того, чтобы через наше подчинение абсурду почувствовать степень реальности авторитета силы. Иного способа определить прочность этой системы нет, а проверка прочности необходима ей, как и всякой системе.

Поэтому ей, этой системе, некоторое количество наивных идеалистов, которые время от времени берутся ее поправлять, даже полезно, для того чтобы почувствовать количество и качество неподчинения. Полное молчание было бы подозрительно.

Возможность проявления самых абсурдных утверждений и действий в системе, основанной на силе, есть высшее доказательство реальности этой силы.

Сталин, уничтожив миллионы людей, в том числе и товарищей по партии, объявил на весь мир, что создал общество, в котором человек — это высшая ценность.