Детектив и политика 1991 №4(14) - [42]

Я попробовал раздеться. Движения мои были замедленны и неловки. Марля прилипла к ране, и мне пришлось сильно дернуть, чтобы оторвать ее. Я как следует обработал пулевое отверстие, которое, слава богу, начало рубцеваться. Так что уже можно было смотреть, не падая в обморок. Затем я осторожно забинтовал бок и с невероятным трудом затянул повязку должным образом.

Выбросив грязные комки ваты в унитаз, я спустил воду. Потом наполнил ванну горячей водой и ухитрился, проделав несколько акробатических трюков, вымыться так, чтобы не замочить повязку. Это заняло довольно много времени.

Закончив омовение, я опять растянулся на кровати. Мне надо было отдышаться. Я пока еще быстро утомлялся.

Рядом с ночным столиком стоял мини-бар, — достаточно было протянуть руку, чтобы открыть дверцу холодильника. Я вынул банку пива и чуть не загнулся, пока мне удалось ее открыть, для чего пришлось лупить ею изо всех сил о край стола. И только потом я заметил консервный нож, мирно висящий на цепочке рядом с холодильником.

Спустя какое-то время позвонила Клара — узнать, как я устроился. Она рассказала, что Шарон был у нее и выспрашивал все обо мне, о моей жизни. Какие у нас с ней отношения? Виделись ли мы с ней после начала событий? Известно ли ей, где я нахожусь?

Клара заверила меня, что ни о чем не проболталась; она и сейчас звонит из автомата, предварительно проверив, не следят ли за ней. Она была очень взволнованна, и я сказал ей об этом, посоветовав держаться спокойнее.

Перед тем как, повесить трубку, она пообещала позвонить завтра. Я послал ей поцелуй по телефону, и она ответила мне тем же.

Три минуты спустя я уже спал крепким сном.

Засунув револьвер под подушку.

Лежа на левом боку, чтобы не растревожить рану.

Спозаранку меня разбудил шум с улицы. Дома, на площади Нации, всегда было тихо, и я не привык к назойливому гулу машин.

Я позвонил вниз и попросил принести мне в номер завтрак и газету. Повязку я скрыл под свитером, а револьвер засунул в сумку.

Горничная, принесшая мне кофе, была милашка и даже удостоила меня улыбкой. Чувствовал я себя значительно лучше и отважился на два-три легких гимнастических упражнения: рана как будто не слишком ныла.

Поглядев в зеркало, я с удовольствием констатировал, что физиономия у меня уже не такая страшная и желтая, как можно было ожидать.

Я тщательно побрился и сменил повязку. Благодаря медицинской коллоидной жидкости, которую Клара положила в сумку, края раны уже почти сошлись. Вот только зудело немного. Я пока остерегался дотрагиваться до пораженного места даже пальцем.

Покончив со всеми этими делами, я допил холодный кофе, оставшийся на дне чашки. Сидя на краешке кровати, я попытался собраться наконец с мыслями.

Я был предельно спокоен.

Давно уже я не испытывал такого спокойствия.

Для начала я подсчитал, сколько у меня осталось наличных. Чуть побольше 2000 франков. Неплохо, какое-то время с этим можно продержаться.

Закурив, я развернул "Фигаро", которую горничная положила на поднос. Мое "дело" явно приняло политическую окраску. Обо мне уже почти забыли. Теперь все свелось к извечной сваре между левыми и правыми, к примиренчеству, беспорядку и прочим порокам общества… Обычная хохма. Но меня это больше не смешило.

Теперь я окончательно просек, что меня пытались использовать для сведения старых счетов между органами общественного порядка и, если можно так выразиться, их неразлучным спутником — беспорядком. И изображалось это так, будто я был "чудовищным порождением непоследовательной политики правительства в последние годы".

Ну ладно, предположим…

Вот только закавыка в том, господа, что я невиновен, стало быть, вы попали пальцем в небо!

Я размазал окурок по чашке с фирменной надписью "Лок-отель — кратчайший путь". Интересно, откуда и куда? Лично я не знал.

С минуту я сидел, зачарованно глядя на буквы ССП[31], красовавшиеся на блюдце. А что, если сесть на такой поезд? Да убраться куда-нибудь подальше от Парижа? Чтобы обо мне и думать забыли? Ну а потом?

Нет, нужно остаться здесь и постараться доказать свою невиновность. Здесь, и нигде больше. Я ведь не понаслышке знаю, что полиция никогда ни одно дело так не бросает. Или уж очень редко. Когда ее заставят…

Я проверил, заряжен ли мой "манюрен", и, сунув его за пояс, вышел из комнаты.

— Я останусь еще на сутки, — предупредил я портье, отдавая ключ.

Но малый погрузился с головой в чтение "Люи"[32] и даже бровью не повел.

Я прошелся по берегу Сены до моста Тольбьяк. Было довольно тепло, и мне пришлось стащить с себя толстый свитер. Подойдя к рыбаку, замершему, как изваяние, я долго наблюдал за ним. Он ничего не поймал, но сидел с очень довольным видом, забыв о прилипшем к губе и давно потухшем окурке. По-моему, он использовал рыбную ловлю как удобный предлог для пребывания на воздухе. Иначе он в жизни не выбрался бы из дому. Ясное дело: тут, на берегу, ему дышалось куда легче, чем всяким апоплексическим пенсионерам, что с утра до вечера дуют в бистро разную мерзкую кислятину.

Я поболтал с ним пару минут. Мое присутствие явно стесняло его — для полноты счастья ему никто не был нужен. Однако отвечал он вежливо. Да, бывает, что и выловишь рыбешку; нет, он рыбы не ест — поймает и бросает обратно в воду; да, вода в Сене стала почище, чем несколько лет назад. Но рыбу лопать ему не по вкусу. И убивать ее тоже ни к чему, так что он старается не рвать ей рот крючком.