— Я увидела тень. Кто-то стоял у колодца, — сказала ему тогда Деспина. — Я решила, что это ты.
Нет, это был не он.
— А почему это был не ты? Я любила тебя, и ты это знал. Меня ничуть не огорчало, что ты не получил места регистратора. Я была бедна.
Запись обрывается…
Это Тудасюдас стоял там, у колодца, в такую же волшебную ночь, как сегодня. Стоял, слышал приближавшиеся шаги. Остался там, чтобы увидеть женщину. Вскоре она появилась в углу сцены, прошла перед домами, высокая, стройная, такая была тогда Деспина — словно видение в лунном свете. Она вошла в дом. На верхнем этаже справа, в комнате, где она спала, засветилось окно. Тень девушки мелькала в комнате, несколько раз падала на окно. Тудасюдас все стоял. Стоял и радовался, когда видел эту тень, ждал, чтобы она снова упала на окно.
Фодоракис улыбнулся. Вот в чем была связь. Вот почему Тудасюдас стоял там, вот на что смотрел.
Опять запись в тетради.
— Я погасила свет, — рассказывала Деспина, — и выглянула из-за занавески осторожно, чтобы никто меня не заметил. Он все еще был там, стоял, никуда не уходил. Я выглянула еще раз. Мне хотелось, чтобы это был ты…
На этом кончилась запись — пятнадцать лет назад. На этом кончилась, оборвалась и жизнь Фодоракиса. Он смотрит по сторонам: видения растаяли в холодном лунном свете. Все вокруг стало совершенно чужим. Представление кончилось, исчезли декорации, плиты, мраморный дворец, здесь нет ни души. Нет уже света в том окне, и незачем ему стоять и дожидаться, чтобы промелькнула тень. Нет уже никакой Деспины в том доме, в этом городе, нет нигде. У него вырывается глухое, сдавленное рыдание, сдерживаемое пятнадцать лет, он шепчет:
— Деспина…
Закрыв лицо руками, отворачивается, тяжело опускается на скамейку — чтобы выплакаться. Сиденье скрипит под его тяжестью — и вдруг Фодоракис вскакивает, потрясенный, растерянный. Он забывает о своем горе; рыдания замирают у него в груди, не успев вырваться. Мысль начинает работать необыкновенно четко, он мгновенно переносится в прошлое, снова и снова возвращается к прошлому. Потом мысль останавливается, точно механизм, настроенный на скрип скамейки. А дальше — дальше уже нет ничего.
Так было дело. Так было дело и тогда. Так и тот закрыл лицо руками, когда в окне погас свет, сделал шаг назад, чтобы сесть — чтобы выплакаться. Скамейки не было, был гнилой щиток. Тудасюдас провалился в колодец.
Здесь нет никакой тайны, преступления, нитей, теряющихся вдалеке, убийц, грабителей. Нет никакого торжества правосудия, дело так и будет лежать в архиве, нет никакой славы, хотя Фодоракис и раскрыл тайну. Потерянная молодость, загубленная жизнь и обманутые мечты, в которые — теперь он это знает — он никогда не верил…
Фодоракис снова опускается на скамейку, закрывает лицо руками и дает теперь волю слезам, плачет беззвучно, горько, окончательно смирившись.
На площади раздаются медленные тяжелые шаги. Фодоракис испуганно вздрагивает. Ему кажется, что это идет Тудасюдас. Он поднимает голову. Это полицейский возвращается с ночного дежурства. Он знать не знает об исключительных способностях Фодоракиса. Остановившись, полицейский смотрит и сразу узнает его: это чудак наборщик Фодоракис, по прозвищу Детектив. Полицейскому не кажется странным или опасным, что тот сидит на скамейке, и он идет дальше своим путем. К тому же нет больше колодца, и ему, подобно его предшественнику, нечего опасаться неприятностей с такими вот неудачниками, которых в такие вот ночи одолевает грусть и они садятся там, где стоят, и плачут. Конечно, и у вас тоже, господин Торнтон Уайлдер, и в нашем захолустье. Но в такой поздний час мы: Деспина, вы и я, — погасив свет, закрыли уже окно и не видим их, не слышим, как они тяжело опускаются на скамейку, а иной раз летят в объятия смерти.
Перевела с новогреческого Н. Подземская.
