Детектив - [2]

Итак, оставалось два объяснения: несчастный случай или преступление. Наш полицейский придерживался первой версии. С давних пор хорошо зная наш городишко и его обитателей, он мог с полным правом утверждать, что Тудасюдас никогда ни с кем не ссорился, ни с кем не враждовал. И это, конечно, не какая-нибудь старая история, или месть, или что-нибудь в этом роде. Грабеж — но что можно украсть у Тудасюдаса? Вот простые разумные доводы нашего полицейского: в тот вечер Тудасюдас опьянел несколько больше, чем обычно; по дороге домой, к себе в подвальчик, сбился с пути; споткнулся, ничего не видя впотьмах, и упал на низкий колодец; проломив тяжестью своего тела гнилой щиток, провалился вниз — и дух из него вон. Что же еще?

Но врач совершенно исключал, что причиной смерти могло быть опьянение. Вот ход его мыслей: если вы падаете в нетрезвом виде в колодец, то летите вниз головой. Но у Тудасюдаса не нашли ни одного ушиба на груди, ни одной царапины на лице. Исследование трупа показало, что смертельный ушиб он получил сзади, в затылок. Он ударился затылком, по-видимому, о внутреннюю стенку колодца, а затем упал на дно — его нашли там в сидячем положении. Значит, очевидно, кто-то толкнул его в грудь, он повалился спиной на щиток и, проломив его тяжестью своего тела, рухнул вниз. Остальное врача не касалось.

Судья пошел дальше. Он категорически утверждал, что здесь кроется преступление. Не обошлось без постороннего вмешательства, иначе бы не случилось то, что случилось, и в поисках новых улик он донимал нашего полицейского. Чтобы угодить ему, тот арестовал всех бродяг и мелких воришек — в нашем городе их было немного — и показал им, где раки зимуют. Опять никаких результатов.

Следствие зашло в тупик. В соответствующих учреждениях и по всему городу обсуждали еще несколько дней, как шел бедняга по улице и упал в колодец, затем папку с материалами следствия закрыли, закрыли новым, более прочным щитком колодец, а Тудасюдас был предан вечному забвению. И «вечная ему память», как говорится в молитве.

Только два человека во всем городишке не забыли так скоро о его гибели. Первым был полицейский. Как раз в то время, когда он дожидался повышения в должности, этот бедняга взял, да и утопился. Словно сделал это нарочно, чтобы навредить ему, доставить неприятности, и к тому же не оставил никаких улик. Судья, в голове которого засела мысль, что здесь кроется преступление, дошел однажды до того, что заговорил с полицейским в оскорбительном тоне. А присутствовавший при этом начальник жандармерии кивнул головой и ничего не сказал. Нашего полицейского глубоко огорчала вся эта история. Погиб человек, что называется, у него на глазах, честный человек, пусть даже и Тудасюдас, но если он, полицейский, не в состоянии ничем помочь следствию, то это не говорит в его пользу и может помешать карьере — так обстояли дела. И хотя следствие прекратилось, он нс успокоился.

Вторым был Фодоракис, и тот не мог успокоиться, не имел на то права. Его собственные кровные интересы были связаны с этой смертью и скрывавшей ее тайной. Когда все — и полицейский, и прокурор, и следователь — отступили и сдались, явись тогда он, Фодоракис, и докажи: так-то и так, господа, обстояло дело, и открой им глаза — это не только принесло бы ему честь и славу: сразу бы изменилась его жизнь, изменилось бы все.

К тому времени прошло уже два года, как Фодоракис окончил гимназию. Он окончил ее на «отлично», и учителя советовали его отцу отправить юношу в университет, раз он проявляет такие способности. Отец не смог этого сделать, не имел средств, как он утверждал. Но Фодоракис не особенно огорчался. Он получил в гимназии аттестат с отличием и был вполне удовлетворен. Он кичился им и ждал, пока ето назначат регистратором в провинциальную канцелярию, как обещал его отцу один из окружных депутатов. Назначение задерживалось, Фо-доракис все еще кичился и все еще ждал. У отца его была на базаре лавка, вернее сказать лавчонка, но он слыл состоятельным человеком среди состоятельных граждан нашего городишка. И собственный домик был у его отца. А у Фодоракиса был гимназический аттестат. Карьера государственного чиновника была у него в руках. Итак, он поглядывал на девушек свысока, с презрением завидного жениха, который выберет, конечно, лучшую невесту, когда ему вздумается, — и тогда лопнет от зависти Деспина Димули: ведь отец у нее был из бедных и не имел лавки, она, конечно, и помышлять не могла о том, чтобы выйти замуж за государственного чиновника. В то же время Фодоракис душой и телом томился по Деспине Димули — и вообще по девушкам. Но поглядывал на всех свысока, с презрением будущего регистратора провинциальной канцелярии, затем секретаря начальника округа, а затем… там видно будет. Тем временем его засасывало болото безделья.

Фодоракис и не думал, что оно засосет его, хотя прошел год, целый год. Он уже забыл об отличных отметках; назначение все еще не пришло. Тогда отец отправил его в окружной центр, чтобы Фодоракис сам посмотрел, чем он может заняться. Он поехал и, прожив там несколько месяцев, стал кичиться тем, что получил крещение и что он уже не провинциал — хотя это и был всего-навсего окружной центр. Он получил крещение и как мужчина в городском публичном доме, кичился и этим — хотя продолжал томиться душой и телом. Он сдал экзамены в школу телеграфистов — это тоже государственная служба — и кичился тем, что сдал успешно, хотя не прошел по конкурсу и опять остался без места. Больше никакого применения своим способностям он не смог найти и вернулся к себе в городок. Но он не чувствовал себя побежденным и нисколько не тревожился. Возомнив себя столичным жителем, Фодоракис завязывал шелковый шарф на шее так, как завязывали его тогда в окружном центре, всегда носил галстук и считал признаком хорошего тона вынимать беспрестанно носовой платок и, поплевав на него, изящно вытирать им губы. А по вечерам, убивая время в кофейне, он читал, кроме газет, свои любимые детективные романы — приносил их туда и читал до поздней ночи.