Дет(ф)ектив - [40]
Глава 16
Он оставил машину напротив башни Гельдерлина, нос в нос с бежевой «самарой», даже ткнул слегка передним бампером, запирая ей выезд, а сам пошел наискосок, все равно пустынные улицы, постепенно приходя в себя, как после обморока в одном стихотворении. Он не сошел с ума, и хорошо знал цену совпадениям. За ним никто не следил, никто не ездил в Швейцарию, чтобы напомнить о собственном существовании, никто не дразнил его, занимая облюбованное для парковки место, чтобы дать ему понять, кто есть кто. Hо три, нет, уже не три, четыре с половиной недели назад герр Лихтенштейн, выбравшись вечером за сигаретами, так как лавочка на углу уже закрылась, а на бензоколонке сигареты на марку дороже, он, наступив на обертки от жевательной резинки, валявшиеся на пороге бара, через прозрачное стекло, за которым шумело обычное в этот час пресное, немецкое веселье, увидел и тут же узнал — будто фигурка из тира, сделав кульбит, перевернулась через голову и вдруг опять заняла свое место, за секунду до этого пустое — человека за стойкой, мирно беседующего со своим бородатым спутником. Узнал со спины, как узнают то, что не раз видели во сне — и тут же две блестящие плоскости поехали с боков на него, зажимая в клещи. Но взял себя в руки, отступил назад, дождался момента, и когда дверь, впуская нового посетителя отозвалась колокольчиком, на который обернулись сидяшие у стойки — так, небрежный взгляд (в ракурс которого, конечно, не попал невидимый герр Лихтенштейн, смотревший на все под углом, через заставленную витрину), анфас в песочного цвета пиджачке тут же приподнес ему долгожданный приз, будто из проявителя памяти восстал чубчик, усики, глазки шелочкой, и он уже шагал прочь, зная то, что знал только он.
Герра Лихтенштейна не интересовало, что песочный пиджак делал в тихом, игрушечном, университетском Тюбингене, альма матере Канта, Бауэра и Штрауса — приехал с фантастическим заданием проследить путь радиоактивного плутония из Соснового бора в Европу, перейдя для этого из органов в разведку; находится в служебной командировке, найдя себе пристанище, как и многие его сослуживцы, на уютных должностях в различых СП; или приглашенный случайным, а то и давним знакомым, решил провести пару недель, дыша чистым воздухом Швабии, в земле Баден-Вюртемберг.
Андре еще раньше смеясь говорила ему, что многие советские, обретя свободу, первым делом стараются обзавеститсь автомобилем попрестижней и револьвером на всякий случай, реализуя свои подавленные комплексы страха или неуверенности; и когда он попросил ее об одолжении, не смогла отказать, хотя — он видел — ее испугали слова о человеке, который, как ему кажется, следит за ним и при этом очень похож на одного следователя из застойной сказки, которая кончилась много тысяч лет тому назад. Бедная Андре, он измучил ее, вот и люби после этого писателей, милых фантазеров, мечтательных романтиков, экзальтированных сумасбродов, шаловливых любовников. Она была единственное, что осталось у него в жизни, но и это куда-то ушло теперь, когда он, перейдя улицу, подошел к бару «У Грэма».
Стоило засмеяться — как все просто. Как умна, мила, остроумна судьба, если ей не перечить и не пытаться вмешиватся в ее резоны, покоряясь не всегда таким уж очевидным на первый взгляд обстоятельствам. Вот так. Вот и все. Песочный пиджачок сидел на своем месте за стойкой, спиной к нему и ждал. Вот и я. Герр Лихтенштейн вздохнул, зачем-то полез в карман за платком, из него выпала спичечная упаковка, откуда она взялась, он никогда не покупал никаках спичек, а следом за ней свернутый в комок листок бумаги. Развернул — корявыми, печатными буквами, с каким-то готическим оттенком в начертаниях нетвердой руки, явно не знающей языка, на котором пишет, было нацарапано: «Я ВСЕ ВСПОМНИЛА ПРИЕЗЖАЙ ЗАКЛИНАЮ ЛЮБЛЮ АНДРЕ». От бумаги исходил какой-то сладковатый запах, что-то от индийских свечек, от переселения душ, метемпсихоза и вечных земных превращений.
И переложив записку и спичечную упаковку в другую руку, он, как-то хитро, с прищуром улыбаясь, полез за пазуху, ища то, что там лежало.
Глава 17
Он вернулся домой перед рассветом: открыл дверь, брезгливо перешагнул через валяющиеся повсюду вещи, быстро, словно имея цель, протопал на кухню, по пути поднимая тот или иной предмет с пола, осторожно, словно боясь, что он выпадет из рук и разобьется, клал, куда попадется.
Душа не болела. Она просто уснула, как рыба, надолго лишенная возможностью дышать, пропуская через жабры именно воду, а не воздух, на который ее опрометчиво вытащили. То ли от усталости, то ли действительно хотелось спать — зевнул. Hу, и бардак. Ожидая пока вскипит чайник, послонялся по комнатам, все также по инерции собирая вещи с пола и укладывая их, главное, повыше, на полки, письменный стол, секретер; пиджак с вывернутыми карманами швырнул в кресло, закидав его носками и рубашками. Всю груду бумаг сгреб в охапку и втиснул в верхний ящик стола, который долго упирался, не желал уходить в пазы, он примял еще, вытащил затор, расправил, разгладил, положил сверху, со скрипом задвинул.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Д.А. Пригов: "Из всей плеяды литераторов, стремительно объявившихся из неведомого андерграунда на всеообщее обозрение, Михаил Юрьевич Берг, пожалуй, самый добротный. Ему можно доверять… Будучи в этой плеяде практически единственым ленинградским прозаиком, он в бурях и натисках постмодернистских игр и эпатажей, которым он не чужд и сам, смог сохранить традиционные петербургские темы и культурные пристрастия, придающие его прозе выпуклость скульптуры и устойчивость монумента".
Н. Тамарченко: "…роман Михаила Берга, будучи по всем признакам «ироническим дискурсом», одновременно рассчитан и на безусловно серьезное восприятие. Так же, как, например, серьезности проблем, обсуждавшихся в «Евгении Онегине», ничуть не препятствовало то обстоятельство, что роман о героях был у Пушкина одновременно и «романом о романе».…в романе «Вечный жид», как свидетельствуют и эпиграф из Тертуллиана, и название, в первую очередь ставится и художественно разрешается не вопрос о достоверности художественного вымысла, а вопрос о реальности Христа и его значении для человека и человечества".
В этом романе Михаила Берга переосмыслены биографии знаменитых обэриутов Даниила Хармса и Александра Введенского. Роман давно включен во многие хрестоматии по современной русской литературе, но отдельным изданием выходит впервые.Ирина Скоропанова: «Сквозь вызывающие смех ошибки, нелепости, противоречия, самые невероятные утверждения, которыми пестрит «монография Ф. Эрскина», просвечивает трагедия — трагедия художника в трагическом мире».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».