Десять страниц из истории музыки - [74]
Когда молодой Рахманинов вместе со своим другом Шаляпиным впервые появился у Л. Н. Толстого, у него от волнения дрожали колени. Шаляпин спел песню «Судьба» Рахманинова, затем композитор исполнил несколько своих произведений. Все слушатели были восхищены, грянули восторженные аплодисменты. Вдруг, словно по команде, все замерли, повернув головы в сторону Толстого, который выглядел мрачным и недовольным. Толстой не аплодировал. Перешли к чаю. Через какое-то время Толстой подходит к Рахманинову и говорит: «Я все-таки должен вам сказать, как мне все это не нравится! Бетховен — это вздор! Пушкин, Лермонтов — тоже!»
Стоявшая рядом Софья Андреевна дотронулась до плеча композитора и сказала: «Не обращайте внимания, пожалуйста. И не противоречьте, Левочка не должен волноваться, это ему очень вредно».
Через какое-то время Толстой снова подходит к Рахманинову: «Извините меня, пожалуйста, я старик. Я не хотел обидеть вас!»
«Как я могу обижаться за себя, если не обиделся за Бетховена?» — вздохнул Рахманинов, и с той поры ноги его не было у Толстого.
Однажды некий въедливый и не слишком грамотный интервьюер задал Сергею Васильевичу «умный» вопрос: что самое главное в искусстве? Рахманинов пожал плечами и ответил: «Если бы в искусстве имелось нечто самое главное, все было бы довольно просто. Но в том-то и дело, молодой человек, что самое главное в искусстве — это то, что в нем нет и не может быть чего-то одного самого главного…»
Известный пианист Иосиф Гофман написал Рахманинову восторженное письмо, где были такие строки: «Мой дорогой Премьер! Под «Премьером» я разумею: первый из пианистов…»
Рахманинов тут же отозвался: «Дорогой Гофман, существует такой рассказ: Некогда в Париже жило много портных. Когда одному из них удалось снять лавку на улице, где не было ни одного портного, он написал на своей вывеске: «Лучший портной в Париже». Другой портной, открывший лавку на той же самой улице, уже вынужден был написать на вывеске: «Лучший портной на всем свете». Но что оставалось делать третьему портному, арендовавшему лавку между двумя первыми? Он написал скромно: «Лучший портной на этой улице». Ваша скромность дает вам полное право на этот титул: «Вы лучший на этой улице».
Рахманинов часто повторял, что в нем восемьдесят пять процентов музыканта… «А на что приходятся остальные пятнадцать?» — спрашивали его. «Ну, видите ли, я еще немножко и человек…»
Периоды творческих сомнений у Рахманинова случались обычно не после провалов, а наоборот, после особенно удачных концертов, и переживал он их мучительно. Однажды, закончив выступление под бурный восторг публики, Рахманинов заперся в гримерке и долго никому не открывал. Когда дверь наконец-то отворилась, он никому не дал сказать и слова: «Не говорите, ничего не говорите… Я сам знаю, что я не музыкант, а сапожник!..»
Какой-то французской пианистке очень хотелось, чтобы ее прослушал Рахманинов. Наконец ей это удалось, и, явившись в его парижскую квартиру, она сыграла ему труднейший этюд Шопена без единой ошибки. Рахманинов внимательно выслушал исполнительницу, затем недовольно поднялся из кресла и произнес: «Ради Бога, хотя бы одну ошибку!» Когда пианистка ушла, он пояснил: «Это не человеческое исполнение, это же пианола какая-то, надо бы хотя бы раз ошибиться… Было бы, о чем поговорить. А так — хорошая пианола», — и, вздохнув, он безнадежно махнул рукой.
Рахманинов обладал самым большим из всех пианистов охватом клавиш. Он мог сразу охватить двенадцать белых клавиш! А левой рукой Рахманинов свободно брал аккорд: до — ми-бемоль — соль — до — соль! Руки его были действительно большими, но изумительно красивыми, цвета слоновой кости, без вздувшихся вен, как у многих концертирующих пианистов, и без узлов на пальцах. В конце жизни кнопки на ботинках Рахманинова (а именно ботинки на кнопках он любил носить) застегивала только жена, чтобы перед концертом, не дай бог, не был поврежден ноготь на пальце…
Когда Рахманинов прибыл в Америку, один музыкальный критик удивленно спросил: «Почему маэстро так скромно одевается?»
«Меня все равно здесь никто не знает», — ответил Рахманинов.
Со временем композитор ничуть не изменил своих привычек.
И тот же критик через несколько лет снова спрашивает: «Маэстро, ваши материальные обстоятельства значительно изменились к лучшему, но лучше одеваться вы не стали».
«Зачем, ведь меня и так все знают», — пожал плечами Рахманинов.
СОВЕТУЕМ ПОСЛУШАТЬ:
Концерт для фортепиано с оркестром № 2
«Рапсодия на тему Паганини» для фортепиано с оркестром
Симфонии № 2 и 3
«Симфонические танцы»
Вокально-симфоническая поэма «Колокола» на стихи Э. По
Романсы «Сирень», «Вокализ», «У моего окна», «Весенние воды» и другие
Симфоническая поэма «Остров мертвых»
«Всенощное бдение»
Фрагменты из опер «Алеко», «Скупой рыцарь» и «Франческа да Римини».
В нашем музыкальном приложении вы можете послушать:
Симфония № 2 (дирижер А. Милейковский)
Симфонические танцы (дирижер П. Клиничев)
Концерт для фортепиано с оркестром № 4 (дирижер Ю. Ткаченко, солист А. Скавронский).
АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ СКРЯБИН
1872–1915
Я ничто. Я только то, что я создаю.
