Десять процентов надежды - [4]

Сазонов стоял у рубки рядом с Семибратовым. Приближающаяся земля вызывала в нем двойственное чувство. С одной стороны, трудно было предположить, что ждет их впереди. Чей это остров? Как он встретит их? С другой — Сазонов испытывал громадное облегчение. Он свое дело сделал: доставил людей на землю. На море он был за них в ответе. И, чего греха таить, побаивался, ох как побаивался! Теперь-то уж можно признаться в этом хоть самому себе. На такой хлипкой посудине в восьмибалльный шторм. Расскажи кому — не поверят. Марфа первая сказала бы: «Завираешь, чай, Трофим Игнатьевич…» Она его по отчеству не часто балует, больше покрикивает. Крутоват нрав у жены. Приятели по этому поводу над Сазоновым подшучивали: «Твоей бабе, Трофим, мужиком родиться. В самый раз было бы…» И они в какой-то мере правы. У Марфы и профессия-то мужская — такелажница. Зато баба она что надо. Сазонов спокоен: семейная позиция у него прочная. Три года воевал и горя не знал. Другие маялись, переживали. А он был спокоен. Раз Марфа сказала, что ждать будет, — слова своего никогда не нарушит. Еще после свадьбы она ему заявила: «Захочешь баловать, за штаны держаться не буду, катись на все четыре стороны». Жили они ладно. Ну, ссорились иногда. Без этого кто обходится? Но чтоб он в другую сторону смотрел — того не было. Нет, не было!

Земля приближалась. Теперь отчетливо виделся плоский берег, каменистая морская терраса за ним. Сазонов рассматривал ее и думал: «Здесь кончается моя власть. На море я был хозяином. Теперь пусть младший лейтенант на себя команду берет. Мичман Сазонов может и передохнуть. Он свою задачу выполнил…» Сазонов усмехнулся своим мыслям. Не в его характере было отдыхать.

Облака заметно посветлели, стали бело-голубыми, яркими. Где-то за ними угадывалось солнце. Его рассеянные лучи пробивались к воде и обесцвечивали ее. Ближе к берегу синева густела и прерывалась белой полосой. Вначале Сазонов подумал, что это линия прибоя, но, присмотревшись, вдруг понял, что перед ними рифовый барьер. Он повел взглядом и с тревогой убедился, что почти сплошная пенистая дуга тянется вдоль берега. Вода вспыхивала на рифах белыми бурунами. Сазонову стало жутко. Он лучше, чем кто-либо другой, понимал ситуацию. Если катер швырнет на рифы, от него через несколько минут останутся только щепки. Шторм еще не утих!

Сазонов перехватил тревожный взгляд Галуты. Мичману захотелось крикнуть матросу: молчи, не поднимай паники! Но тот, видно, и сам догадался, что надо помалкивать. Галута ничем не выдал своего волнения. Только пальцы еще сильнее стиснули штурвал.

Семибратов повернулся к Сазонову, словно почувствовал неладное.

— Это камни? Неужели не проскочим?

Сазонов не отозвался. Что он мог ответить?

— Надо же что-то делать! — воскликнул Семибратов.

Сазонов сжал его локоть и указал глазами на солдат. Семибратов понял, замолчал, потом тихо спросил:

— Разобьет?

— Все зависит от того, как нас бросит на камни, — так же тихо отозвался Сазонов. — Командуйте: надеть спасательные пояса и приготовить шлюпку. Да пусть покрепче держатся за леера!

Семибратов оставался неподвижным. Его завораживал вид пенящихся бурунов. Он смотрел на них и с горечью думал: «Столько пережили, и вдруг в самый последний момент… Глупо!..» Потом он стряхнул с себя оцепенение. Пришло время действовать.

— Надо спасать технику, — сказал Семибратов, подозвав Мантусова.

— Будет сделано, командир, — с привычной сдержанностью отозвался помкомвзвода. Лицо его было, как обычно, спокойным. И движения остались такими же размеренными и неторопливыми.

— Отберите несколько человек покрепче, — приказал Семибратов. — Чтобы плавать хорошо умели. Моряков прихватите в помощь. Шлюпка тоже в вашем распоряжении. А уж мы с Воронцом займемся личным составом.

— Понятно. Разрешите идти? — Мантусов козырнул.

В обращении со старшими он всегда соблюдал субординацию. И это заставляло Семибратова быть с ним тоже официальным, хотя чаще хотелось подойти к помкомвзводу просто так, по-человечески, сказать о своих сомнениях, спросить совета. Он не только уважал Мантусова, в глубине души даже робел перед ним. Тот был много старше, к тому же воевал. Ну а какой у Семибратова опыт? Так, смех и горе. Он же всего полгода, как из училища. В атаки разве что на тактических учениях ходил. А Мантусов на фронте взводом командовал! Случайность, что он оказался в подчиненных. Если по справедливости, по заслугам, то ему бы надо было сейчас командовать, не Семибратову.

Ничего этого Мантусов, разумеется, не знал, да и знать не мог. Семибратов ни с кем не делился своими мыслями. Он вообще стал замкнутым. Раньше хоть с Воронцом мог по душам поговорить, но с некоторых пор разладилась у них дружба. Наверное, не надо было просить начальство направить Сергея Воронца во взвод командиром расчета. На расстоянии, может быть, и восстановились бы между ними прежние отношения. А теперь никак не могут найти верного тона в обращении: то «ты», то «вы»… Воронец затаил на него обиду, будто он, Семибратов, виноват, что его выпустили из училища офицером, а Воронца — сержантом.

Воронец сам подошел к Семибратову. Он был далеко не так спокоен, как Мантусов. Однако от иронии удержаться все же не сумел: