Десять ночёвок - [78]

— Но розы очень красивы, Фрэнк. Всех их любят.

— Конечно. И ты такая же, Эмили, ты похожа на дикие розы, которые растут у одного ручья в горах у Йеллоустона, где я бывал. Каждую весну стараюсь забираться туда, просто чтоб увидеть их. Те маленькие розы — простенькие, каждый раз один и тот же прекрасный оттенок розового, и у них есть аромат, который тем лучше, чем больше миль пришлось пройти, чтобы увидеть их. И знаешь, они цветут всего пару месяцев, но и потом красивы своими листьями. А зимой — могу представить себе, как зимой они там, в горах, в такой холод, борются с непогодой своими маленькими тонкими шипами. И каждую весну, каждый раз, когда я возвращаюсь, они снова цветут.

Речь получилась настолько длинной, что, казалось, лишила его слов. Он больше ничего не говорил, только улыбался еще шире, тихо посмеиваясь и качая головой. Через секунду он встал, обошел стол и протянул мне руки. Я вложила свои руки в его. Как тепло! Они были грубыми, с толстой кожей, ногти обломаны и испачканы сырой нефтью. Я последовала за ним на танцпол, где он выбрал тихий уголок подальше от вертушки, положил правую руку мне на поясницу и увлек меня в такт ковбойского вальса, в медленный, скользящий, раскачивающийся такт. Тепло от его руки на моей пояснице ритмично пульсировало через рубашку, передаваясь мне в позвоночник. Левой рукой он вел меня по внешнему краю танцпола, делая дополнительные повороты по углам. На четвертом повороте он притянул меня ближе к себе, совсем близко от моего уха тихо прозвучал его голос:

— Ты хорошо танцуешь.

— Спасибо, — ответила я странно сонным и далеким голосом. Теперь он был достаточно близко, чтобы я могла чувствовать тепло его шеи на своей щеке, тепло его дыхания на своем ухе, а его сильные бедра слегка касались моих. Ритмы гитары обволакивали мне мозг, уводили вдаль неспешным шагом, держали в напряжении плечи. Я закрыла глаза. Его щека коснулась моей — случайно? — а затем еще раз, с уверенностью.

Мелодия подошла к концу, последние несколько нот дрожали на медоточивых струнах слайд-гитары. С застенчивой улыбкой Фрэнк мягко опустил меня назад. Я улыбнулась в ответ, лежа в постели из мягких, пушистых облаков. Боль в спине отпустила, сознание плыло в клубах дыма. «Все будет хорошо, — думала я. — Пожалуй, отныне в целом мире всегда все будет хорошо».

Вертушка переключилась на другую медленную песню. Мы кружились все дальше и дальше, комната ускользала из виду. Его рука согрела мою спину, и он притянул меня прямо к своему животу: я чувствовала, как его ребра раздвинулись на вдохе и как он слегка задрожал на выдохе, медленно успокаиваясь в глубоком, ритмичном дыхании. Его бедра плотно прижались к моим. Я повторяла их движения, отдаваясь медленному, скользящему шагу. Жар пробежал по моему телу. В недрах живота теснился жар, давивший вниз, пульсировавший в такт сердцебиению, источавший горячую влагу на джинсы.

Когда песня закончилась, Фрэнк обнял меня.

— Пойдем наружу, — прошептал он. Он увел меня за руку с танцпола, а свободной рукой стащил наши куртки с кресел, когда мы проходили мимо нашего столика.

Воздух снаружи был свеж и чист, он омыл нам лица после дыма и шума танцпола. Фрэнк повел меня через улицу, в темноту за зданиями, к поросшему травой берегу реки. Там, среди тополей, он бросил наши куртки на траву и снова притянул меня к себе.

Глава тридцать вторая

В предрассветные часы воскресного утра мне опять приснилось, что я очутилась голышом посреди буровой площадки, но на этот раз улыбалась, гордая своей наготой, своей грудью, округлостью своих бедер.

В десять я проснулась и уселась за письменный стол, грезя о тех коротких мгновениях, которые Фрэнк провел, обнимая и целуя меня. Я вновь и вновь прокручивала в голове эти восхитительные мгновения, когда на трубный двор заехал Мерл, высадив Эда Мейера, и между нами наконец произошла долгожданная стычка.

Наверное, сценка с Эдом мне тоже пригрезилась. Каждую секунду казалось, будто не участвую в происходящем, а смотрю в кино; если бы я при этом ела попкорн и потягивала приторную колу, то ощущение было бы полным. События развивались так: Эд ввалился и вкрадчиво, с расчетом на самый худший эффект, прошипел: «Вот ты где», на что я абсолютно ничего не ответила. Он дважды моргнул, оскалился и возобновил атаку:

— Думаешь, сможешь одурачить старину Эда?

Я одарила его чем-то похожим на блаженную улыбку, более откровенную, чем у Моны Лизы, но гораздо более невинную. Эд расхаживал и парился еще секунд двадцать, а потом сдался.

Вот и все.

Весь инцидент, из-за которого я с дуру рисковала собой, в полусне проехав треть Колорадо и весь Вайоминг, и из-за которого в течение последних сорока с лишним часов подвергала свой желудок воздействию добрых десяти кварт лишнего пищеварительного сока, промелькнул вместе со всеми последствиями, словно жестокий кадр в телевизоре, пойманный случайно при переключении каналов. Я чувствовала себя значительной и задавалась вопросом, какого черта стоило так тревожиться. Надо же, я была близка к тому, чтобы наслаждаться шоу.

Примерно в это время в трейлер вошла Аликс. Я повернулась к ней, и благодарная улыбка расплылась по моей физиономии. Эд тоже обернулся к Аликс.