Десять ночёвок - [66]

Когда мы завернули за угол дома, отец, верный привычке, которую я помню столько же, сколько себя, накинул куртку на выступающий конец четвертого снизу бревна. Папа всегда говорил, что потому ты и живешь в бревенчатом доме, чтобы было куда повесить вещи. Он пинком распахнул тяжелую сосновую дверь, вытащил наружу собаку за ошейник, а меня втолкнул внутрь.

— Бекон и яйца для моей маленькой коровницы, — горланил он.

— Ш-ш! — зашикала я. — Не буди маму.

Мне хотелось получить ответ на свой вопрос. Черт возьми, я уже взрослая и заслужила немного информации. Причем, правдивой. Но если мать проснется, этот вопрос никогда не сорвется с моих губ.

— Брось, Эм, для этого нужен ядерный взрыв. Ты ведь знаешь, она никогда не встает раньше девяти. — Он чиркнул спичкой и бросил ее под чайник, прежде чем включить пропан. — Так каким ветром занесло? Дочка, как по мне, ты хорошо выглядишь.

Мои губы сжались.

— Просто поручение в Денвере, папа. Думала, дай, заскачу сюда и захвачу себе вяленого мяса, вот и все. Мне скоро опять в дорогу. — Спрошу через минутку, убеждала я себя. Надо дать ему минутку подумать, что я здесь только для того, чтобы насладиться его улыбкой.

— Не-а, теперь-то ты задержишься, слышишь!

— Хотелось бы, па.

Отец покачал головой и улыбнулся мне с застенчивой тоской в глазах. Он поставил чугунную сковороду на другую конфорку и начал разворачивать пакет с беконом из холодильника. Из соседней комнаты заявился неизвестный мне кот и потерся о ноги отца.

— Новый кот?

— О, ты же знаешь, это зверье приходит и уходит, — ответил отец. — Пару лет хорошо ловит мышей, а потом в один прекрасный день, у-ух! Пропал. Невесть куда. Этот от Фредди из кооператива.

Фредди имел слабость к кошачьим. Кот отчетливо шлепнул папу по ноге и достаточно громко заурчал, так что мне со своего стула был ясно слышен его голос. Папа кинул лакомый кусочек сырого бекона коту прямо в рот.

Чайник закипел, и я встала варить кофе. Некоторое время мы молча возились на кухне бок о бок, наслаждаясь запахами бекона и кофе и удовольствием бессловесного общения. Солнце поднималось выше по небосводу, проникая в зеленеющие ветви тополей, росших во дворе, на которых порхала стайка воробьев. Я посмотрела на норовистый старый пикап Фрэнка на подъездной дорожке и поймала себя на том, что задаюсь вопросом, зачем я здесь, так далеко от моих товарищей в время испытаний. В то же время мне не давало покоя чувство, будто я только что пробудилась ото сна о далеких приключениях и вновь очутилась за отцовским столом, как в любое обычное утро. Я помотала головой, чтобы отогнать это наваждение. Пикап упрямо продолжал стоять на подъездной дорожке, требуя от меня скорее заканчивать завтрак и двигаться в путь.

Звук воды в унитазе в глубине дома заставил меня вздрогнуть и приготовиться к бегству. Я машинально взглянула на отца, который замер над скворчащим на сковороде жиром, прислушиваясь к тому же звуку, что и я.

— Рановато, — сказал он. Его лицо опустело, глаза потухли. Он снял сковороду с огня и притих.

Мои пальцы сжали кружку с кофе, и я инстинктивно пододвинулась к входной двери.

Приближались мягкие шаги. Спичка чиркнула и затем звякнула о пепельницу. Я поймала себя на молитве о том, чтобы шаги вернулись в спальню, но знала, что надежды нет.

— Ой, доброе утро, — произнесла мать, появившись в дверях. — Как приятно тебя видеть, дорогая. — Ее длинное, стройное тело, мускулистые линии которого виднелись под тончайшим шелком халата, одним плечом облокотилось на дверной косяк. Изящные кости лица по-прежнему гордо выпирали из-под поношенной плоти, красный узор мельчайших сосудиков на щеках на первый взгляд все еще принимался за румяна. Она смотрела то на меня, то на моего отца, ее глаза легонько щурились поверх гордой улыбки. — Устроили миленькую пирушку? — полюбопытствовала мать.

У меня в груди все сжалось, как это случалось уже очень много раз прежде. Я лениво подумала, вдруг это всего-навсего аллергия на дым от ее сигарет.

— Привет, ма, — отозвалась я.

Папа возился с тарелками, вилками и стаканами для сока.

— Ага, здорово, что ты встала, дорогая, — сказал он. — Хорошо спала? Чудесное нынче утро, не так ли?

— Не так ли, — сказала мать.

— Не так ли, — повторил отец.

— Тридцать один год я прожила с тобой в этом доме, Клайд. Можно было бы рассчитывать, что я оказала на тебя чуть большее влияние. — Ее мурлыкающий голос проглатывал «р» и вздыхал на гласных. «Т'йидцать а-адин го-од», — произносила она, мягко, но неумолимо стуча нам по ушам своим северным говором, неискоренимым, сколько бы лет она ни прожила с моим отцом в этом полуреальном местечке среди полыни, вдали от белых дощатых домиков Новой Англии. Мать жестоко улыбнулась, подмигнула мне, прежде чем снова затянуться сигаретой, и закашлялась.

— Садитесь, садитесь, — приговаривал отец, подгоняя нас к столу. Папа разложил яичницу и бекон по тарелкам, расставил их по местам. Мать подошла к столу и уселась, ни на одном дюйме этого пути не сводя с меня глаз. Когда она приблизилась ко мне, вонь вчерашнего алкоголя и сигарет прорвалась сквозь приятные запахи готовки, прилипла к моему лицу, как паутина, сдавила мне желудок.