Десять ночёвок - [34]

Как бы мне ни нравились обширные открытые пространства низкотравных прерий в любое время года, весна — самая легкая пора для выживания, самая обнадеживающая. Зимой над равнинами развевают ветры, рассекающие снегопады на сменяющие друг друга потоки льда, летящие кристаллы которого вонзаются в шерсть и плоть бродячих антилоп и лосей. Проваливаясь через корку замерзших луж, коровы в поисках спасения от пронизывающего холода собираются на дне речных долин, где пасутся вокруг одиноких тюков сена, брошенных краснощекими фермерами. Пшеничные поля на месяцы застывают в грезах о пышных зеленеющих проростках. Высящиеся в потрепанном могуществе горы облачены в белые одежды, которые под зноем грядущего лета съежатся до маленьких шапочек.

Летняя жара нередко изнурительна. Она, нисколько не смягченная атмосферной влагой, с беспощадной тяжестью обрушивается на широкие межгорные котловины, слепит сиянием высоко стоящего солнца. Вода приносит сокровенное освежение, огромное ее количество ежедневно проходит через поры кожи, покидая организм с такой скоростью, что капли пота испаряются, прежде чем их заметишь. В ярком сиянии среди стеблей травы без движения висят панцирные кузнечики, гремучие змеи ждут более прохладных утренних часов для охоты. Послеполуденные ливни гремят и грохочут, чуть ли не ежедневно силясь продемонстрировать свою мощь бескрайним прериям, но земля остается влажной лишь на короткое время, и то всецело благодаря внезапной вечерней прохладе.

Сейчас в прериях весна, сезон борьбы крайностей. Для защиты от продувающего ветерка я натянула толстый свитер, одела джинсовую куртку и шерстяную кепку. В таком виде, сунув в карманы бутерброд и пару морковок, я направилась по открытому полю к ближайшим холмам. Мне было хорошо. Бремя особых знаний выброшено из головы, осознание выполненного долга уравновесило чувство ответственности, освобождая для наслаждения любимыми занятиями. «Что сегодня, вторник?» Миновало всего десять дней по смерти Билла Крецмера и три дня после смерти Уилли, но казалось, будто прошло гораздо больше времени, настолько поглотили меня эти события и так недолго удавалось побыть наедине с собой.

Память, точно кинохроника, прокручивала события минувших дней, отмечая взлеты и падения. Я повстречала Аликс, одну из самых интересных и раздражающих женщин, с которыми когда-либо сталкивалась. Общение с ней напоминало о слишком многих унизительных ситуациях, в которых я оказывалась за годы учебы в подготовительной школе на Востоке, где была единственным деревенским бедняком в море подобных Аликс. Надувшись, я уверяла себя, что вовсе не завидую и что в этой женщине и впрямь есть нечто отталкивающее.

Затем мысли переключились на Чета Хокинса. Теперь, когда мы понемногу узнавали друг друга, наше знакомство все меньше и меньше казалось мимолетным. В тот страшный день поисков Уилли Чет был столь дружелюбен, а в отдельные моменты открыт к особо близкому общению. Электрический взгляд его голубых глаз наполнил меня восхитительной теплотой. С внутренним восторгом я предположила, что Чет, наверное, заметил меня наконец и моя выдержка в критической ситуации произвела на мужчину благоприятное впечатление.

А еще я думала, как мы с Джонни Максвеллом и Фрэнком собрались одной компанией для взаимной поддержки за чашечкой кофе, пока вокруг разворачивались печальные события. Мне понравилось наше товарищество, хотя вместе с тем нарастала некоторая неловкость, особенно в общении с Фрэнком. Сколько уж раз в моей жизни подтверждалось, как опасно сближаться с людьми, которых не избежать при всем желании! Джонни был компанейским, но оставлял мне личное пространство для защиты. Иное дело Фрэнк: он начал нарушать мое спокойствие, пробивать тщательно воздвигнутую мною стену сдержанности, проникать сквозь мою эмоциональную закрытость. В то же время его вторжение заставляло меня желать большего. Я встряхнулась, чтобы избавиться от этих мыслей.

На моем пути заросли полыни, обрамлявшие полосатые холмы. Здесь, среди синевато-зеленых ветвей я чертила зигзаги и запускала руки в листву, чтобы покрыть ладони ароматическим маслом, которое можно втирать в нос.

На моем пути гора, и я карабкалась по ее полосам темно-бордовой и серо-голубой земли, границы между которыми за годы размыты проливными дождями и талыми водами. У вершины разбросаны огромные глыбы песчаника, похожие на брошенные строительные блоки затерянного храма. Я провела пальцами по широким поперечным слоям, читающимся на поверхности глыб. Проверила нет ли гремучек, а когда не нашла ни одной, то взобралась на вершину, растянулась на ее вогнутой поверхности, чтобы впитать тепло весеннего солнца, которое вобрал в себя камень, вытащила из кармана морковку и радостно захрустела.

Несколько минут меня занимала небесная география облаков, которые тянулись над хребтом Абсарока с Йеллоустонского плато в мою сторону. Спустя какое-то время ветер переменился, донеся запах серы от тяжелой сырой нефти и слабое рычание двигателей буровой установки с месторождения Бар-Даймонд.

С того места, где я находилась, можно было видеть большую часть поля. Некоторые станки-качалки работали, отвешивая поклоны, другие стояли неподвижно в ожидании, пока не поднимется уровень нефти. Тут и там под нерабочими качалками прикорнули законсервированные скважины. У дальних скважин сгрудились стационарные цистерны-замарашки. Во все стороны тянулись трубопроводы, одни вбирали тяжелую смолистую нефть, другие несли к нагнетательным скважинам воду от насосной установки — здоровенной, одетой в гофрированный металл постройки посреди поля, полной ревущих насосов и огромных труб, покрытых коркой минеральной накипи и непрерывно сочащихся водой. К югу лежал въезд на ранчо с кучей зданий и тополей. Отсюда виднелось несколько длинных, немудреных заборов, чьи тонкие мотки колючей проволоки отпугивали сонный скот, не позволяя ему разбредаться.