Десять ночёвок - [26]

— Все хорошо, Джилли, просто отлично, — ответила я, двигаясь к выходу.

Глава одиннадцатая

Возвращаясь на буровую, я чувствовала себя лучше, чем по дороге в город. Поездка к Дайне позволила увидеть смерть Уилли в правильном свете: ушла частичка рода человеческого, не безымянный щенок в разношерстной стае; и эта душа покинула нас с достоинством, оставив после себя скорбящие и тоскующие сердца. Как и Билл Крецмер.

Доехав до рокового поворота, я притормозила и покинула пикап, чтобы еще раз осмотреться. Колеи и борозды, оставленные свалившейся машиной, все еще были отчетливо видны, и будут видны еще месяцы, а то и годы. Только блуждающие туда-сюда коровьи стада, медленная работа ветра да редкие ливни в состоянии мало-помалу стереть этот отчет о насильственной смерти.

Мой взгляд скользил вверх и вниз по дороге, прокладывая траекторию движения машины Билла до той точки, где пикап вылетел с дороги и упал в лощину. Я мечтала доказать всему миру, что смерть Билла не была несчастным случаем, но требовалась какая-то подсказка, какие-то неопровержимые доводы — по крайней мере, нечто более убедительное, чем характер жертвы. Мне не впервые проклинать судьбу за то, что родилась с мозгами, чья работа походила на долгие блуждая по болоту, за которыми следовал стихийный, длящийся доли секунды скачок к захватывающему интуитивному пониманию вещей. Какими бы уликами я ни располагала, они были ничтожны и не убедили бы шерифа, который раздражался всякий раз, стоило женщине нагло предложить помощь.

Почему я не родилась с мозгами, способными на линейное мышление, способными хладнокровно выстраивать факты в очевидную, логичную цепочку? Насколько бы стало проще, насколько приятнее моим учителям в школе, моим родителям, моим работодателям. «Эмили похожа на своего отца, — заявила мама однажды моему учителю, помахав сигаретой, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. — Хэнсены — чудные люди, вечно парят в эфире. Эмили, наверное, в фей верит, как ирландцы».

Я осмотрела край, где машина Билла сорвалась с дороги. Незачем спускаться туда снова, я уже была там и попрощалась с другом. Возвращение не имело смысла.

Вместо этого я подошла к другому краю дороги, проверила внутреннюю часть поворота, где насыпь уходит чуть менее круто, и потихоньку начала спускаться вниз по склону. Из основания склона выступал выходной конец дренажной трубы. Наклонившись к нему, я вытащила из устья несколько клубков перекати-поля, засунула голову внутрь и крикнула погромче. Эхо откликнулось слабенькое, ни о чем.

В трубе валялся окурок. Его аккуратно затушили, оставив на металле темное пятно. Я подобрала окурок: фильтр «Мальборо», выкуренный на четверть дюйма.

Надо быть идиотом, чтобы не догадаться по этой улике, что здесь, у этой самой дренажной трубы кто-то сидел и курил эту сигарету, и я мыслила достаточно трезво, чтобы счесть странной находку в такой близости места происшествия, но тут моя интуиция достигла предела на сегодня. Как я уже призналась, мозги у меня большую часть времени прозябают в трясине.

Я поднялась и огляделась. Какой-то ребенок, скрывающий вредную привычку от папаши? Кто знает. Выбитые из колеи мозги лениво плыли по течению. Я ходила взад-вперед, пиная ногой камушки; то сломаю веточку полыни тут, то подберу перышко там. Вскоре я повернула обратно к трубе, любуясь четкими отпечатками, оставленными вафельным узором с подошв моих кроссовок.

Теперь казалось странным, что мои следы были такими четкими, а курильщик следов не оставил. Ну, скорее всего это означает, что сигарета выкурена давным-давно, рассудила я. Пустяковая находка! И все же я принялась рыскать усерднее или, по крайней мере, более целенаправленно. Откуда взялся курильщик? Если он сошел с дороги, возможно, его отпечатки затерялись под слоем земли, осыпавшейся под его же шагами. Я отступила от склона, чтобы осмотреть его целиком, иначе, с моего места, не разглядеть дороги, которая проходила футах, по крайней мере, в пяти над моей головой и имела уклон в противоположную сторону, что и должно объяснять, почему Билл сорвался в лощину, а не сюда.

Я отступила дальше. Солнце успело еще ниже спуститься к холмам, бросая золотые лучи под небольшим углом к склону, освещая обочину, точно памятник. Каждый камень и каждая травинка четко и рельефно выделялись, отбрасывая на восток длинные синие тени. На фоне дороги я увидела нечто такое, что тоже не удавалось отнести к природным явлениям: от нижней части склона и до вершины, под небольшим углом слева направо совершенно не росло травы, словно растения специально решили оставить незанятой полосу в два-три фута шириной. Мои мозги бесили и дразнили меня за то, что я показала им кое-то, чего они никак не могли раскусить.

Я посмотрела вправо, в сторону пикапа. Путь, проделанный мною от края дороги, пересекался такой же полосой, хоть и меньших размеров: всюду, где только ступала моя нога, покоились клочки синей тени. Коровы? Но какая уважающая себя корова полезет на такой крутой склон?

Я решила пройтись по лощине в поисках следов скота и отыскала их в сотне ярдов на тропинке с гораздо более пологим уклоном. Здесь они были глубокими и отчетливыми, повернутыми вверх, а не вниз. Чуть дальше вдоль русла к ним присоединялись следы одинокой неподкованной лошади — нечеткие, трудно различимые, но привлекшие мое внимание потому, что единственные лошади, которых ожидаешь встретить в огороженной части рабочего ранчо, должны быть подкованы. Возможно, в поисках кобылы сюда проник жеребец из табуна диких лошадей, пасущихся на землях правительства.