Держава (том первый) - [20]

— Фу-у, взапрел–ля–я! — обмахиваясь веером, произнесла графиня Борецкая, тряся серьгами с алмазами.

— Ольга Дмитриевна, душечка, следует говорить не на французский манер — взапрел–ля–я-я, — поучала её внучка поэта, — а по нашенски, фу-у, взапрела. С ударением не на последний, а на предпоследний слог.

Дамы шумно хлебали чай с блюдечек.

— Почём нонче свекла′? — поинтересовалась княгиня Извольская.

— Вы, матушка, всех сразили вопросом, — польстила ей хозяйка.

____________________________________________

Николай учился править огромной своей вотчиной — Российской империей.

17 января ему предстояло держать речь перед депутацией от земств и городов. За день до этого, волнуясь, он читал текст, подготовленный Победоносцевым, перед небольшой группой приближённых.

— Так точно, Ваше величество, — воскликнул присутствующий здесь Сипягин. — Речь великолепна! Либералы, особенно из Твери, поймут, что никакой конституции не будет…

— Рубанов! — обратился к Максиму Акимовичу государь. — У вас хороший почерк. Перепишите покрупнее, и я снова положу текст в шапку, — попросил император.

После того, как он выполнил просьбу, и приближённые покинули царские хоромы, Сипягин панибратски толкнул Рубанова в бок.

— Господин генерал, изреките что–нибудь такое–этакое из старины, — просительно глядел на Максима Акимовича.

«Я уже стал экспертом», — вырос в своих глазах Рубанов.

— Извольте-с! Однова как–то читал старинную книгу, оказывается, в древности январь писали — «еноуар», и для пояснения прибавляли «рекомаго просинца». Просинец, ваше превосходительство, означает — светлеющий, то есть время, связанное с первоначальным возрождением солнца. Звали его так же лютовей, сечень.

— Рубанов, вы умнее академика! — записал карандашом сказанную дребедень Сипягин.

— Знамо дело! — попрощался с ним Максим Акимович.

Речь императора сошла благополучно.

Особенно сановникам понравилось, как государь твёрдо произнёс:

— Мне стало известно, что в последнее время, в некоторых земствах, — глянул на делегацию из Твери, рядом с которой Сипягин поставил двух своих филёров, — слышны голоса людей, увлёкшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах внутреннего управления. Бес–с–смыс-с–лен–н-ыми! — подчеркнул, подняв палец, государь.

Максиму Рубанову в следующем месяце пожаловали чин генерал–лейтенанта, и назначили командиром гвардейской кавалерийской дивизии.

В начале февраля Рубанов устроил званый ужин. Банкетный зал первого этажа был полон гостей. На этот раз Максим Акимович сидел за столом в сшитой на заказ новой форме с генерал–лейтенантскими эполетами и при всех орденах. Кроме военных, одним из почётных гостей являлся Сипягин.

Большинство присутствующих нарядились в народные одежды, но руки и шеи дам сверкали драгоценностями. Вечер прошёл прекрасно и благолепно. Максим Акимович поразил высший свет ткацким станком, выставленным в гостиной.

— Жена учится, — скромно произнёс он, наблюдая за Сипягиным.

«Обзавидуется теперь», — ликовала его душа.

«Какой догадливый этот Рубанов, — плотоядно разглядывал станок Дмитрий Сергеевич, — как было прекрасно, ежели бы он служил по нашему ведомству».

Размышляя о станке, Сипягин крупно проиграл в карты и уехал пораньше.

Дамы, сидя в гостиной, сплетничали напропалую:

— Вчерась видала императрицу — мать. Марья Фёдоровна мчалась в санях, запряжённых тройкой, с бородатым казаком на облучке, — косилась на ткацкий станок графиня Борецкая.

— Бедная женщина. Поди, тяжело ей с невесткой, — пожалела вдовую императрицу баронесса Корф.

— Весьма высокомерная особа! — поддержала подругу княгиня Извольская. — Ходят слухи, — понизила она голос, — что Марья Фёдоровна совершенно не ладит с «дорогой Аликс», как называет она невестку, — частила скороговоркой княгиня, округлив глаза, — а та ревнует мать к сыну и пытается их поссорить… Представляете. Не успела ещё короноваться, а уже требует у «дорогой мама» фамильные драгоценности. Ужас!

Проводив гостей, братья остались одни.

— Какая теперь у вас должность, господин генерал–лейтенант?

— Я царский сокольничий! — устало курил Рубанов.

— А может, псарь? Это большое продвижение по службе.

— Георгий, — обиделся Максим, — ты очень грубо шутишь.

Весь февраль и март Рубанов знакомился с дивизией, состоящей из четырёх лейб–гвардейских полков: конно–гренадёрского, уланского, гусарского и драгунского. Он быстро разобрался, вспомнив свой боевой опыт, что кавалеристы весьма сильны в манеже, но абсолютно теряются в полевых условиях на пересечённой местности.

Собрав командиров полков и старших офицеров, держал перед ними речь без шпаргалки в шапке:

— Господа! Вы совсем запустили работу в полевых условиях. Ваши полки должны работать в любую погоду. Кавалерист обязан не только скакать на коне, но также рубить и стрелять… Ваши офицеры, господа, недооценивают важность стрелковой подготовки. Обращаюсь к вам с настойчивой просьбой и приказываю побольше заниматься с вверенными подразделениями рубкой чучел и стрелковой подготовкой… Вы должны одинаково прекрасно владеть огнестрельным оружием, саблей и конём. Только после этого мы сумеем бороться с любым противником. Свободны, господа!