Держава (том первый) - [22]

Сама танцевать не хотела.

— При дворе моего отца так не одевались, — указала веером на смелое декольте графини Борецкой и послала фрейлину сделать ей замечание.

— Мадам, — краснея за императрицу, произнесла фрейлина, — Её величество послали меня сказать вам, что в Гессен—Дармштадте не одеваются подобным образом.

Сгорая от любопытства, к беседующим дамам подошла Мария Фёдоровна.

Увидев рядом с собой вдовствующую императрицу, Ольга Дмитриевна одёрнула платье, выставив свою пышную грудь до самых сосков.

— Пожалуйста, передайте её величеству, — победно оглянулась вокруг, — что у себя, в России, мы одеваемся именно таким образом, и я не в том возрасте, чтоб меня учить одеваться…

— Браво! — захлопала в ладоши Мария Фёдоровна, с иронией посмотрев на «милую Аликс».

«Общество явно ценит меня больше», — подумала она.

Целую неделю графиня упивалась славой.

Так прошёл 1895 год.

Никто, кроме нескольких жандармов, не обратил внимания на то, что в декабре был арестован двадцатипятилетний юрист Владимир Ульянов, брат казнённого Александра Ульянова.

Новый год Рубановы встречали вчетвером, если не считать прислуги и детей. Праздновали в квартире старшего брата.

— Ну, расскажи, расскажи Иринушка, как прошёл первый приём дам высшего света, — с завистью выспрашивала подробности Любовь Владимировна. — Георгий Акимович, ну почему ты не генерал, а какой–то там учёный, — злила своего мужа.

— Зато я умный! — гордо отвечал супруг. — И нечего так саркастически улыбаться, — набрасывался на брата, — думаешь, я не вижу?

Однако с не меньшим, чем жена, интересом слушал рассказ Ирины Аркадьевны.

«Пригодится в разоблачении режима», — запоминал малейшие детали профессор.

— Наша царица, по моему глубокому убеждению, Максим, закрой уши…

— И глаза, — вставил из вредности Рубанов–младший.

… — хоть и целомудренна, но не получила в своём нищем герцогстве достойного воспитания…

— Скорее, слишком высоко и быстро вознеслась, — поддержал рассказчицу Рубанов–младший.

— Я уже иду звонить Сипягину, — выпив залпом рюмку водки, предупредил всех Максим.

— Ну, хватит вам, давайте Ирину послушаем, — разняла братьев Любовь Владимировна.

Переждав шум и перепалку, рассказчица продолжила:

— Рот от волнения сжат. Улыбнуться не может или не хочет, сказать комплимент не находит нужным… Буркнет какое–то формальное приветствие, протянет руку для поцелуя и оглядывает шеренгу дам — много ли ещё осталось. Всё это, несомненно, показывает, что приём ей в тягость, и она ждёт не дождётся окончания церемонии.

— Ири–и–ина-а Аркадьвна-а, вы не правы–ы–ы, — нараспев произнёс Максим Акимович, — просто царица шокирована поведением некоторых светских львиц. Слышал однажды, как она произнесла: «Головы молодых дам Петербурга не заняты ничем, кроме молодых офицеров».

— И генералов! — докончила Ирина Аркадьевна.

— Генералы защищают Русь–матушку от Запада, — высказал своё мнение Максим Акимович и глянул на брата.

— Мы видим, как живёт Запад, а что Россия? Россия отсталая страна, — перебил старшего младший брат.

— Россия — великая держава. Просто она идёт своим путём. Вспомни, Георгий, этого баламута, Герцена. Не успел помотаться по заграницам, как пережил глубокое разочарование и восстал против западного мещанства. Оказалось, что средневекового рыцаря заменил лавочник… В русском мужике он видел спасение от торжествующего мещанства.

— А ты вспомни Чаадаева: «Прекрасная вещь — любовь к отечеству, но есть ещё более прекрасное — это любовь к истине… Не через родину, а через истину ведёт путь к небу». Я тоже по–своему люблю Россию, но вижу, что народ наш ленив и необразован.

— А в то же время, поди, глянь на дворцы, которые он возвёл, и вспомни наших художников и писателей…

— Народ наш жесток и буен…

— Вот община и сдерживает эти черты, призывая к доброте.

— Народу нашему присущ национализм и самохвальство…

— И всечеловечность… Хотя и в национализме не вижу ничего плохого. Просто народ уважает себя. Мы — народ откровений и вдохновений! Мы обращены к бесконечности и будущему. Душа наша необъятна и безгранична, как широка и безгранична наша Земля.

— Максим, да ты поэт! — даже привстал с кресла Георгий.

— Просто я люблю РОССИЮ!

«Оттосковав» двенадцатимесячный траур, высший свет с Рождества и до Великого поста кружился в танцах на балах, посещал концерты, балеты, оперы, с частных приёмов шли на банкеты, с банкетов на ночные ужины.

Лишь царская чета почти никуда не выезжала из Александровского дворца в Царском Селе. Им было хорошо втроём с дочкой.

Молодая мать сама купала ребёнка, пела перед сном колыбельные песни, словом, наслаждалась своим материнством.

Полная счастья, она нарушала этикет двора, не приглашая к чаю великих князей и царских тётушек.

Особенно недовольна была царская сестра Ксения.

— Представьте только, — жаловалась своим дядькам, — меня, какая–то там провинциальная немка, не пускает к брату…

Дядьям такой расклад вещей не понравился.

С наступлением Великого поста, они без приглашения приехали в Александровский дворец.

Племянник только закончил чтение официальных бумаг и, не имея секретаря, сам заклеивал конверты. Услышав топот ног, глянул в календарь ежедневных встреч — на сегодняшний день аудиенций никому не назначено.