Дерзай, дщерь! - [38]
Батюшки, разумеется, желают доброго, и вычитали они всё правильное, и говорят всё верно; они только пока не различают, кому что посильно и полезно; этот дар приходит с опытом, не столько пастырским, сколько молитвенным, если позволительно отделять одно от другого. И, Боже сохрани, не осуждая, всё-таки следует признать, что благодать священства не исключает ошибок, т. к. не страхует от греха, в частности, столь свойственного мужчинам упоения властительством. Обладая евангельским знанием, следовало бы измерять достоинства духовников Истиной: разве Христос кем-нибудь повелевал? кого-нибудь унижал? использовал чье-нибудь поклонение?
Воспитуемые чада, бывает, бунтуют, восстают, распускают нехорошие слухи, пишут жалобы и некоторые священники, извлекая тяжелые уроки, со временем научаются осторожности, чего, к сожалению, нельзя сказать о нас. Женская душа, признав авторитет, подчиняется с удовольствием, но уж единственно духовнику; другие авторитеты, если были, мать, отец, муж, меркнут и сходят на нет, и батюшка поневоле становится всем; но тогда, по нашей неподотчетной логике, он обязан заменить собою мужа, мать, отца. Конечно, это не декларирируется, но чем же еще объяснить раскаленную атмосферу вокруг знаменитых духовников: интриги, скандалы, сцены ревности; самое печальное, пребывание вблизи старцев, кажется, никого не исправляет, не смиряет, а, напротив, прибавляет кичливого самодовольства вперемешку с мазохистским удовлетворением.
«Иногда батюшка устраивал «шок», с восторгом пишет монахиня, цитированная выше, т.е. внезапно, без всяких причин, становился холоден, глядел мимо, отказывал в беседах, гнал домой. Эпизоды подобного свойства встречаем в воспоминаниях об иеросхимонахе Сампсоне: он демонстративно, без комментариев, вдруг отстранял, отказываясь принимать, какую-нибудь сестру и приближал к себе другую, которую по прошествии времени ожидала та же участь. Обучал бесстрастию? но девушки, не понимая в чем провинились, борясь с искушением заподозрить любимого батюшку в издевательстве, впадали в истерику и тоску; ведь им, как иноплеменным рабыням, ничего не растолковывали, просто унижали, добиваясь, по-видимому, именно рабского, бессловесного, абсолютного послушания. Такой метод окормления, увы, не редкость: духовники и замуж отдают на мучения, и имущества лишают, и в прислуги определяют, запросто распоряжаясь вверенной им девичьей судьбой.
Никакими благими намерениями нельзя оправдать подобные воспитательные методы в христианстве, непреложные свойства которого честность и чистосердечность, т.е простота во Христе. Стремясь к покаянию, грешница полностью раскрывается на исповеди, священник же, используя информацию об ее изъянах, в форме игры, правил которой она не знает, фактически навязывает выбранную им манеру поведения и потом ее же беспощадно за это карает. Не разумея смысла и не получая шанса объясниться, она теряет всякие ориентиры и запутывается душевно и духовно. А всё потому, что человек в рясе, став на ее пути, подменил собою Христа.
В конце концов, разве не естественно для нас, еще не доросших до вышеестественного, испытывая любовь и восхищение, добиваться взаимности? Вот одна весьма культурная дама в мемуарах о всемирно известном нашем священнике трогательно повествует, как она им руководила: обличала, советовала и утешала, когда он рыдал на ее плече. Почему бы нет: святитель Игнатий не выдумал же, что «женщина видит совершенство в своем идоле, старается его уверить в том и всегда преуспевает», а впоследствии «часто сама делается его идолом» [148].Вопрос только в том, какая польза от подобного окормления, кто кого и куда ведет?
Распространились ласкатели, которых прежние старцы остерегали бояться как огня. Каешься в зависти, а он: «нашла чему завидовать, ты ее не знаешь»; жалуешься на лень: «ну, это не страшно, нельзя много требовать от себя, надорвешься»; исповедуешься в неприязни и обиде на Ф., а он хлопочет: «я скажу, чтоб она извинилась». Духовник-друг, стоит рядом и защищает от враждебного мира. «С наслаждением прочел Ваше письмо и (не сердитесь!) давал читать кое-кому в назидание. В его строках вся Ваша пылкая, чистая, прекрасная душа»,и прочее в том же возвышенном, губительном для адресата стиле.
Между тем автор слывет почти уже старцем и возглавляет женскую общину вроде монастыря, теперь это в большой моде. В России, за всю ее историю, устроились, кажется, всего четыре женские обители, созданные, по особому смотрению Божию, попечением святых мужей: Серафима Саровского, Зосимы Верховского, Амвросия Оптинского, Варнавы Гефсиманского.
Вот еще образчик. «Я так о тебе молился… я плакал! Никто тебя не поймет, но мне Господь открыл… давай подумаем вместе, как помочь горю». Она слушает, не поднимая глаз от ужасной неловкости, так как начисто забыла, чего наговорила, рисуясь, на прошлой исповеди, и недоумевает, что именно исторгло его молитвенные слезы. Несомненно, его слова произвели впечатление, легко догадаться, какое: он миловидный иеромонах, ему двадцать восемь, она миловидная девица, ей двадцать. Однако расплата постигла, как водится, только девицу: когда ее многозначительные взгляды и вздохи сменились нервными выпадами и дерзкими упреками, а затем дошло до публичного скандала,
