Дерзай, дщерь! - [36]
Сила этих слов и всей бесценной книги об игумении Арсении – в живом опыте нищеты духа, из которого они родились; в сущности же ее учение ничего принципиально нового не содержит: Православие никогда не приглашало в ослепительные горние выси и не призывало к умерщвлению враждебной плоти, но превыше всех добродетелей всегда ценило смирение, без которого, как говорила достославная амма Феодора Александрийская (†445), не спасет нас ни подвижничество, ни бдение, ни другой какой труд [140].
Смирение же, как мы условились в начале нашего повествования, состоит прежде всего в том, чтобы знать свое место, то есть свершать жизненный путь на тех стезях и в тех пределах, которые назначил женскому полу Бог, не ожидающий от всех одинаково, а кто сколько может. Надрывность помогает мало, а вот «не шмогла» -это по-нашему, это детское признание несамостоятельности и беспомощности без Него; одна девочка так толковала «остави нам долги наша»: хоть я грешаю, но Ты и с грехами люби меня, пожалуйста, Господи.
Неотразимая Анна Петровна Керн, «гений чистой красоты», в ту пору, когда светская чернь, с перевесом на стороне дам, наперебой изощрялась в хлестком злословии, однажды ответила на la repartie vive (острое словцо) своего великого поклонника: «Зачем вы на меня нападаете, ведь я такая безобидная…». И кротостью привела его в окончательный восторг. А сильных, упорных, несгибаемых все равно хвалят за проявленное мужество; была охота присваивать чужое!
Смиряться – значит исполнять не свою, а Божью волю: Господь предназначил женщине быть матерью, конечно, не только в прямом физиологическом значении; имя Ева означает «мать всех живущих»; так вот, если согласиться с этой миссией и, не подсчитывая личной прибыли и убыли, по-матерински служить всякому существу под солнцем, откроется та самая тайна «вечной женственности», над которой бесплодно бьются светлые умы на протяжении всей истории человечества.
Слова, разумеется, редко убеждают; но вот любопытное свидетельство, взятое из интервью министра по чрезвычайным ситуациям. Удивляясь способности наших ребят-спасателей работать в экстремальных условиях по 3 – 5 суток (при установленной для человеческого организма норме 2 – 5 часов), газетчик спрашивает, почему всё-таки это возможно, откуда берутся силы? Министр отвечает вопросом: «Вы когда-нибудь пробовали спасти человека?». А потом рассказывает, как спецназовцы МЧС меняются на глазах, нравственно преображаются, что с религиозной точки зрения вполне достоверно: самоотвержение привлекает милость Божию; в газете об этом, понятно, ни слова.
Дивная мать Амвросия, автор «Жития одной старушки», свершившая свой земной путь как непрерывный подвиг жертвенного христианского служения, вот кто мог бы грамотно ответить любознательному корреспонденту. На войне, еще на Первой мировой, неделями не покидая лазарета, а позже в лагере, уступая свою пайку хлеба умирающему, она вполне испытала блаженное чувство исполненного христианского долга, которое называет «удовлетворением душевным». Она-то молилась и знала, откуда подается спокойная решимость оперировать под бомбами, с пулей в ноге таскать раненых, выхаживать холерных и тифозных; знала также и Кого благодарить за спасенные жизни: «Стрельба прекратилась, наступила полная тишина, и я подняла голову. Слава Богу, осталась жива; надо идти дальше».
Печалятся иные о строгости нашей «трудной веры»; церковные либералы во все времена хотят ее облегчить; вон у католиков имеет место молитвенный минимум, вычитать который каждому по силам, после чего имеешь право с полным спокойствием любоваться собой и самодовольно констатировать: мы сделали все, что назначено; а наша Церковь «предлагает своим чадам максимум, она указует им идеал, которого достигали великие отцы и к которому должны стремиться все верные» [141].
«Только в Церкви узнала, что такое праздник», – говорит Н.Ф. Православие весьма разборчиво по части культурных развлечений, отвергая всё пустое, бессмысленное, низкопробное. Поверхностный взгляд видит, как за церковной оградой блистает и многое обещает шумное веселье: жизнь коротка, наслаждайся, «не дай себе засохнуть!», но там нет радости, той неотъемлемой, вечной радости [142], которую один Бог может дать. Архимандрит Георгий (Лавров), исповедник, прославленный во святых, писал одной девице: «Счастье мыслящего человека состоит не в том, чтобы в жизни играть милыми игрушками, а в том, чтобы как можно больше вносить света и теплоты в окружающих людей… Моя голубушка Катюша, если мы исполним эту заповедь (о любви к Богу и ближним) и подобные ей – то Царство Небесное наше! И о многом не нужно думать и скорбеть» [143].
Молитвенное правило христианина не зря предписывает ежедневно неопустительно читать Евангелие; вот наилучший способ утешаться примерами обращения Спасителя с подобными нам грешницами: Он знал про них всё, но никого не отверг и даже не читал нотаций, а с любовью и терпением возвращал Своему заблудшему созданию статус чада Божия и надежду на исправление.
Мой, только мой
О слезы женские! С придачей
Нервических, тяжелых драм!
