Дермафория - [41]

На протяжении некоторого времени я вел учет движения коммунального автотранспорта через расположенную на шоссе заправку. Бинокль позволял без труда наблюдать за ближайшими соседями, но интересовали меня прежде всего машины техпомощи, кабельного телевидения, почтовые фургончики и службы газоснабжения. Сверяя номера, отмечая время прибытия, я составлял графики. Всех прочих — сантехников, курьеров, коммивояжеров — я проверял по телефонной книге. Каждый раз, когда установленный на крыше радиолокационный детектор отключался с появлением определенного автомобиля, я делал соответствующую пометку. Постепенно совпадения складывались в систему, а это уже был сигнал опасности.

На этой стадии у меня уже срабатывал рефлекс: рука сама тянулась к стеклянной трубочке и янтарной смоле, и через секунду страхи и тревоги тонули в волне предоргазмического наслаждения, растягивавшегося на всю ночь. Чувство неопределенности, возникающее при столкновении с двойным значением и способное спровоцировать паническое бегство, ушло. Отто был шпионящей за мной машиной, Отто втайне от меня работал на Хойла, Отто слинял, и теперь Могильщик утрамбовывал его в пластиковый мешок — все это меня уже не трогало.

Я должен был закончить работу, и у меня оставалось сорок восемь часов, из которых первые двадцать четыре пролетели в сумасшедшем угаре вожделения, сравнимого по остроте ощущений разве что с растянувшимся на десять часов свободном полете с крыши небоскреба. Пришлось сосредоточиться на вторых двадцати четырех. Пес по-прежнему тявкал, визжал и лаял на несуществующих чужаков, окрестных койотов и енотов. Не обращая внимания на пса, я пытался разобраться в записях, но мысли упрямо стремились к тебе, Дезире, и всему тому, что я мечтал с тобой сделать.

Кусочком мыла на зеркале в ванной я написал слова «Здесь никто не ходит». Я знал, каждый шаг, каждый удар по крыше, каждый скрип тормозов есть в лучшем случае ментальный сбой. Как бы я ни сжимался от напряжения, как бы ни замирал от страха, в дверь никто не колотил. Если я что-то слышал и прислушивался внимательнее, звук не повторялся. Вглядываясь в темноту через щель в жалюзи или прижимая ухо к двери, я только подстегивал манию. Здесь никто не ходит, и я постоянно напоминаю себе об этом. Перестань зыркать глазами по сторонам, перестань чесаться. Давалось с трудом. Если жуки, змеи или крысы появляются в поле зрения, они настоящие. Но не пытайся их выдумывать.

От недостатка сна бросает в жар, по коже пробегают горячие волны, в ушах неумолчный свист. Я давно потерял счет осечкам, ложным срабатываниям сигнальной системы, и перешел в гостиную. Передо мной истолченный в порошок грамм и стакан воды из-под крана, в носу — клочок ваты. Я перетаскивал одну молекулу за другой, проверял и перепроверял записи и сел на мель, выполнив работу на девяносто восемь процентов. Вся проблема в двух оставшихся процентах. Ситуация выглядела так, как если бы я разобрал двигатель, все починил и смазал каждую деталь, а когда собрал, обнаружил на коврике горстку непонятно откуда взявшихся болтов.

Сижу с грязными пальцами в потрепанном комбинезоне и чешу голову, потому что в волосах ползают насекомые, а я понятия не имею, откуда взялся кислород или куда подевался азот. Я понимаю, что ошибся. Срок истекает завтра, и мне необходимо предъявить скин. Если не получится, койотов ждет большой праздник.

У светлячков был свой код, и я взялся за них. Нормальный ритм стрекотания насекомых был мне неведом, но я знал, что он представляет собой нечто вроде брачного зова, уведомления о территориальных претензиях или служит для отпугивания врагов. Последнее представлялось весьма странным, учитывая огромное количество носящихся с неслышными криками в поисках пищи и налетающих одна на другую летучих мышей — глупые цикады словно бросали вызов всему миру хищников, восклицая: «Эй, я здесь!» Впрочем, в ту ночь сверчки вели себя совсем не глупо, чем, возможно, и объяснялся тот факт, что летучие мыши игнорировали их.

В стрекоте присутствовал свой ритм. Цырк, цырк, цырк, цырк. Долгий, короткий, долгий, восемь коротких, долгий, два коротких, два долгих, короткий, затем тишина. Я часами записывал подаваемые сигналы в блокнот и в конце концов потерялся в тысячах. Они знали, что я слушаю, и паузы между точками и тире были слишком коротки даже для ушей рукокрылых хищников, не говоря уже обо мне. Звук распространялся ярдов на сто от дома, потом сигналы подхватывали другие, и таким образом все, что я делал, передавалось через пустыню и дальше на запад в Лос-Анджелес — Хойлу. Подозреваю, что участвовала в этом деле и сова. Ее я не видел, но слышал. Как черный личиночный вертолет, сова в полете не издает ни звука, но тогда она громко ухала где-то в темноте, переговариваясь со сверчками. Ух, ух, ух, ух. Четыре коротких, семь длинных.

Как ни пытался, я не мог отфильтровать избыточный шум от самих сигналов. В детстве мне внушили, что каждый раз, когда я засматриваюсь на женщину или дрочу в туалете, Бог видит это и не оставляет грех без наказания, но вместе с тем вознаграждает и за хорошее поведение. Меня Он отметил способностью различать звуки. Если вы способны распознавать реальную опасность на фоне всего прочего, это называется осторожностью. Если не способны — паранойей. Звуки присутствуют всегда и везде, и тот, кто слышит их все одновременно, сходит с ума.