Мои передозировки можно пересчитать по пальцам.
Август 1985 г. Перкоцет. Пятимиллиграммовые таблетки по виду не отличались от трёхсотдвадцатипятимиллиграммовых, а те, в свою очередь, от слабительного. Состояние явно не для работы с документами. «Скорая помощь», три унции ипекакуаны, жуткая рвота, тридцать семь часов судорог и кровавого поноса.
Февраль 1986 г. Метокарбамол. Жёлтые капсулы, яркие, как пляж на детском рисунке. Пять таких куколок — и сердце остановилось. Я увидел свет в конце туннеля, пока все те же парни из «скорой», на этот раз при помощи дефибриллятора, возвращали меня к жизни, а потом прислали счёт на сто шестьдесят долларов, чтобы баловаться было неповадно.
Июнь 1986 г. Петидин и аспирин окончательно погубили посаженный в четырнадцатилетнем возрасте желудок.
Ноябрь 1986 г. Что-то год тяжёлый получился… Гидрокодон Просыпаешься с больным животом и исполняешь следующий ритуал:
Душ.
Кофе.
Машина.
Ток-шоу на радио.
Ад.
Домой.
Выпить!
А потом вспоминаешь: сегодня воскресенье, и на душе четыре секунды царят мир и покой, а гидрокодон растягивает кайф на целых шесть часов. Увы, снова передоз: тужишься рвотой, невидимые руки выжимают живот, словно мокрую тряпку, изо рта бегут ручейки тёплой слюны, руки-ноги не слушаются. Слова бьются в голове словно грязная пена о волнолом: ни порядка, ни смысла. Пальцы… Имя… Голова…
Февраль 1987 г. Пропоксифен. И пол-литра бурбона, чтобы запить.
Вчера, 17 августа 1987 года. Карисопродол. Выпускается в аккуратных белых таблеточках, будто витамины. Триста двадцать пять миллиграммов размягчителя мышц — то, что нужно перетрудившимся спортсменам и грузчикам. Примешь больше положенного — к расслабляющимся мускулам присоединяется диафрагма, потом сердце. Ощущения — будто тонешь или умираешь под тяжестью борца сумо. Пока не парализовало, я сделал три дорожки кокаина, надеясь, что сердце начнёт работать. Не помогло.
При таких обстоятельствах меня нашёл Распутин, полосатый кот Молли весом пять килограммов. Она взяла его из приюта, после того как кот «поцеловался» с шинами летящего на полной скорости грузовика. Распутин пришёл в себя, но в память о происшествии лишился зрения и почти всех зубов. Остался лишь передний клык, торчащий изо рта под углом девяносто градусов. Так что теперь ест мягкий корм, обожает орать и пялиться на нас прозрачными, цвета яичного белка, глазами: лепестки сместившейся сетчатки плавают где-то в глубине. Мне нравилось выключать свет и чесать Распутину за ушами, пока не начнёт мурлыкать, словно работающий холодильник. Потом можно зажечь карманный фонарик и светить в его мёртвые мраморные глаза, пытаясь заглянуть в мозг. Молли бесится, когда я так делаю!
Я попытался сесть, переместить вес с рёбер и лёгких, но ничего не получилось. Какое сесть, даже согнуть палец или пошевелить губами невозможно! С трудом справился с западающим языком: ещё немного — и задохнулся бы окончательно. Страшно хотелось спать, однако я заставлял себя дышать, дышать и сквозь сгущающийся карисопродоловый туман слышал жуткий металлический хрип. Я лежал на спине, а августовское зарево, пробиваясь сквозь прореху в шторах, оранжевым копьём пронзало мне глаза.
Распутин выл, требуя внимания, и лизал лицо. Неутомимый язычок горячим наждаком прожигал мой ступор, а мурлыканье роем голодных пчёл терзало уши. Тяжёлый, как куль с мукой, кот уселся на грудь, лёгкие соприкоснулись, словно крылья испуганной бабочки.
Я слышу звуки: хлопнула дверь, на ковёр упала сумочка. Распутин перестал давить на грудь, и я почувствовал приятный сладковатый запах. «Милый! Боже, что делать…» — испуганно лепетала Молли.
Помню, как мне поднимали веки, помню размытое лицо, проплывающий над головой потолок. Слова рассыпались белым прибоем рубленых фонем, которые по воле волн то теряли, то обретали смысл. Президент… Много… Вызов… Имя… Слон пнул в грудь электрическим копытом, и я проснулся, привязанный нейлоновыми ремнями к каталке, с пластиковой маской на лице. Несут вниз по лестнице, по подъездной аллее, к машине.
Беззвучной скороговоркой повторяю свою историю: меня зовут Дэниел Флетчер, родился 6 ноября 1961 года. Заболела голова — принял обезболивающее, таблетки не помогали — переборщил с дозировкой.
Открываю глаза: «Куда вы меня везёте?», но мои слова — всего лишь распухшие звуки и пузырьки слюны под колпаком кислородной маски. Затуманенным от комы зрением различаю: это не форма, а тёмно-синий костюм. Передо мной лицо Джимми. Значит, я всё перепутал и был в отключке по крайней мере несколько часов, потому что меня не по лестнице спускают, а кое-куда пониже — в землю закапывают! Уничтожают, из игры выводят… «Ну, всё не так плохо, — думаю я, — сейчас засну и ничего не почувствую», а потом вспоминаю про Молли — что они с ней сделают? — и становится страшно. Паниковать нет сил; закрываю глаза и проваливаюсь во тьму.
Вот как всё случилось.
* * *
Округ Лос-Анджелес Департамент психиатрии и наркологии
Заявка на психиатрическую экспертизу
Вниманию Ричарда Карлайла, доктора медицинских наук 18 августа 1987 года
