Дермафория - [35]

— Скажи еще раз.

— Обещаю. Буду звонить тебе каждый день.

— Спасибо.

— Я могу называть тебя Светлячком?

Ты кивнула.

— Тогда засыпай, Светлячок. — Я поцеловал тебя и вышел.

* * *

Отто нетерпеливо просигналил еще раз, но при этом продолжал очищать лобовое стекло.

— Ты занимаешь слишком много места на автоответчике. Я же обещал, что буду звонить.

— Ты не звонил весь день.

— Я обещал, что позвоню. И позвонил. Сегодня не было времени, так что звоню только сейчас.

— Не было времени даже на один звонок?

Я был слишком занят, чтобы добраться до платного телефона, с которого мог бы позвонить тебе, не опасаясь, что его тоже прослушивают.

— Не было. И сейчас мне надо идти.

— Ладно. — Холод твоего ответа пролетел по всей линии.

— Ди, я скучаю по тебе. Хочу тебя увидеть. И, конечно, я бы предпочел быть там, а не здесь.

— Так приезжай сразу сюда.

— Надо завернуть домой. Принять душ. А потом сразу к тебе.

— Душ можешь и у меня принять. Твою одежду я постирала.

— Хорошо. — Я был готов на все, лишь бы только закончить разговор. — Но пожалуйста, не присылай больше сообщений, когда меня нет в городе.

Отто снова просигналил. Помигал чистыми фарами. Мы попрощались.

Красный глаз автоответчика мигнул в темноте четырнадцать раз, выдержал паузу и начал сначала. Паниковать не было сил. Я набрал промежуточный номер Уайта, положил трубку и вдруг услышал снаружи чьи-то шаги. Кто-то постучал, или, может быть, это скрипнул, оседая, дом. Кто-то прошептал мое имя, или, может быть, ветер бросил листья в окно. Я сидел в темноте, ожидая, что стекла вот-вот разлетятся, и в разбитые окна влетят черные солдаты, светя мне в глаза и тыча в лицо дулами автоматов.

Я снова мальчишка. Я прячусь под одеялом от чудовищ со страшными, искаженными и деформированными лицами. Эти лица я вижу ночью в коре деревьев, они склоняются надо мной, ждут, когда я вздохну.

Я на кровати в номере «Огненной птицы». Ты тоже. Я в безопасности.

Еще один стук.

— Эрик?

Ошибки нет, кто-то зовет меня.

Дверной глазок изменил твое лицо. Я отбросил три засова и распахнул настежь дверь. Ты испуганно отступила.

— Что ты здесь делаешь?

— Ты же сказал, что сразу приедешь ко мне.

— Говори тише. Да, хотел, но пришлось зайти сюда.

— Зачем?

— Я же сказал, говори тише.

— Почему ты меня не впускаешь?

— Дезире, пожалуйста, потише.

— Я не собираюсь разговаривать с тобой шепотом. И даже буду кричать, если ты, черт возьми, оставишь меня стоять на этом чертовом крыльце.

Схватив за руку, я втащил тебя в дом. Ты начала кричать, и я закрыл тебе рот ладонью.

— Ладно, ты вошла. А теперь, пожалуйста, потише.

— Что ты делаешь? Почему так себя ведешь? — Ты потерла запястье. Страх и печаль легли налицо, и оно состарилось лет на двадцать. — Зачем так злиться? — Ты вытолкнула слова из горла вместе с всхлипом.

— Как ты не понимаешь, что мне надо немного передохнуть. Кто дал тебе право вторгаться в мою жизнь? Кем, черт возьми, ты себя возомнила?

Разбивая твое сердце, я разбивал и свое. Бульдожья маска, которую я надевал для разговора с Уайтом, отпугивала тебя, а я, уставший с дороги и перепуганный, как забившийся в норку заяц, даже не замечал этого.

— Я только хотела сделать тебе приятное. — Ты уже плакала. — Тебя все нет и нет, ты постоянно в разъездах, и я волнуюсь за тебя.

— Не надо волноваться.

— А я хочу. Я думала, что, может быть, и ты волновался бы за меня, если бы у меня была такая работа, как у тебя. Ты не звонишь. Я даже ни разу не побывала у тебя дома. Ты никогда не приглашаешь меня к себе и вообще делаешь вид, что не живешь здесь. Здесь же ничего нет. Может, ты меня обманываешь. Я просто хотела сделать приятное. Думала, я тебе нравлюсь.

— Ди, ты очень мне нравишься. Ты не такая, как все. Ты особенная.

— Да пошел ты. Если уж я такая особенная, скажи, куда ты ездишь. Где твоя работа? Почему здесь все так, словно ты еще и не переехал? Чем ты занимаешься? Что за секреты?

— Никаких секретов нет. Дезире, пожалуйста, перестань кричать.

— Перестань твердить одно и то же. И не указывай мне, что и как делать. — Твое лицо уже было скользким от слез. Ты вытерла нос.

— Подожди, я дам салфетку.

— Я хочу знать.

— Если не перестанешь орать, я заклею твой чертов рот скотчем.

— Только тронь меня, и я позову полицию.

Я обязан тебе всем счастьем в той жизни, о которой помню так мало. Я обязан тебе жизнью, и уж конечно, ты заслуживала объяснения.

Тебя успокоило бы только одно: стать частью моей жизни, вплестись в нее полностью и без остатка, но тогда ты переплелась бы какими-то нитями и с Хойлом. Хойл нашел бы тебя в любом случае. Ты не была бы в безопасности, если бы не держалась подальше от меня, если бы не возненавидела меня. И ты бы не смогла меня ненавидеть, если бы не боялась.

Однажды я уже отступил перед твоей злостью. Больше я отступать не мог.

Твои зрачки расширились, когда я снова закрыл тебе рот и поднял полоску клейкой ленты.

Прикосновение твоей кожи тает, как тень в сумерках. Тебя нет. Открываю глаза, и в комнату врывается свинцово-серое навсегда. Я изнурен. Я слабею. Ну же, подзарядись. Я знаю свой ритм.

Брюки расстегнуты, рубашка скомкана, один туфель на ноге, другой свисает с пальцев. Проходит минута. День. Что я делал, обувался или разувался? Смотрю на руку. Вспоминаю, как смотрел на руку. Вспоминаю, как вспоминал, как смотрел на руку. Иду назад секунда за секундой. Проходит еще минута. Еще один день. Разувался или обувался?