Дерись или беги - [14]

— Переверни меня, я тебе говорю!

Неделю назад Галюнь привезли с дачи. Она долго сопротивлялась, поскольку воздух поселка Болшево ей подходил куда больше воздуха, поступающего в московские форточки. К тому же георгины, цветущие у крыльца, поднимали настроение сильнее бежевых роз, «цветущих» в хрустальной вазе на трюмо. На даче она жила семь лет, почти с тех пор, как умер последний муж.

— Мух нынче у вас, Галина Андреевна, как пчел на пасеке.

— Это они вокруг меня летают. Ты глянь, их у меня на даче вокруг навоза меньше вьется.

Галюнь потянулась к матовой бутылке, чуть свесившись с кровати, и правой дрожащей рукой начала наполнять бокал.

— Это уже который сегодня?

— Какая тебе разница, старая карга, ты колоть меня пришла, вот и коли.

Бокал опрокинулся.

— Помоги мне, идиотка!

— Галина Андреевна, не надо вам больше пить.

Медсестра побежала в ванную за тряпкой, поскальзываясь на лощеном паркете.

— Да куда же ты, идиотка, помоги мне перевернуться!

Фланелевая ткань мгновенно впитала бордовую лужицу.

Раньше Галюнь была выносливой и пластичной женщиной, за что даже получила от первого мужа прозвище Гутаперчик. Она могла залезть на трюмо, чтобы вытащить пыльные тельца мошек из основания люстры, могла весь день простоять под ливнем в ожидании жениха Грини, когда тот выяснял отношения с вульгарными девицами, вымазанными по шею косметикой. Откуда взялся этот Гриня, она никому и никогда не рассказывала, куда потом исчез — тоже. Все только знали, что он красавец, что для Галюнь встреча с ним — это дар и что такие мужчины на земле не живут. После исчезновения Грини у нее родилась Иришка, робкая девчушка с непонятным цветом волос, меняющимся с каждым годом. После приезда из-за границы Галюнь не раз становилась чьей-то невестой, каких-то старых знакомых, что еще больше сбивало с толку Иришу и заставляло подслушивать у бирюзовой стены с граненым стаканом возле уха. Женихи мамины уходили, и Иришка в очередной раз усаживалась на газету, постеленную на крыльце, с разочарованным выражением «опять не он». Да и мало кто подходил: один был слишком молод, другой вилку держал не так, а третий просто был непривлекателен. Она была уверена, что ее настоящего папу она узнает по магнетизму. Ириша рассматривала фотографии матери в молодости и проверяла, поднося ладошку, как это делают на приеме у экстрасенса, к черно-белым фотографиям, пришпиленным клеенчатыми уголками к картонным страницам, в надежде почувствовать тепло. Как-то она выменяла у кричащего «Старье берем!» усатого паренька мамины фильдеперсовые чулки на гадательный набор, состоящий из пуговицы (уральский камень), привязанной толстой ниткой к карандашу. Инструкция по использованию этой магии Ирише была дана устно: камень положено держать от объекта на расстоянии трех сантиметров. Движение вперед-назад значило «да, это твой папа», а влево-вправо — «опять не он». Вращение по кругу символизировало «умер он, хоть папа твой, хоть не папа».

— Принеси мне завтра сигарет.

— Ни в коем случае, Галина Андреевна!

— Да какая тебе разница, я Ирке ничего не скажу.

— У вас больные легкие, у вас ослабленный иммунитет, нельзя.

— Нельзя за мухами дохнущими наблюдать, вот это точно, а курить можно.

— А при чем здесь мухи?

— Ты идиотка совсем. Посмотри сюда, она все так же на спине лежит. Ведь сама знаешь, что сдохнет, так ты ее хоть переверни, чтоб сдохла нормально.

— Какой ужас, Галина Андреевна!

На полу до сих пор лежала муха. Ее лапки шевелились при появлении сквозняка, и уже можно было метлой отправить ее в совок, а затем в мусорное ведро к холодным бутылкам.

Скрежет замка оповестил Галюнь о приходе дочери. Галюнь расправила затекшие плечи, спустила с деревянной спинки тощую подушку и отвернулась, постанывая, к стене. Ворсистой оливковой шалью она укрыла голову и теперь больше всего походила на скульптуру эпохи палеолита, прародительницу мира Макошь.

— Мам, это я, не пугайся.

Галюнь поправила одеяло и глубоко, с хрипом, вздохнула.

— Мам, ты спишь, что ли?

— Выспалась уже за две недели.

— Не две, а одну всего. Как ты себя чувствуешь?

— Очень плохо. В Болшеве мне было лучше. А тут вашим копченым воздухом дышу и сама чувствую, что умираю.

— Прекрати глупости говорить. Я ненадолго, хочу дождаться Петьку. Сегодня он придет и поможет тебе разобраться со всеми бумажками.

— С чем? У меня наследства — пучок высохшего укропа. Могу его тебе завещать, хочешь?

Ира присела на край свисающего на пол одеяла и метко нащупала пульс Галюнь.

— Так хочешь? Чего ты молчишь?

— Тише, мам, не сбивай.

Галюнь вырвала запястье и отвернулась обратно к стене.

— Укол сегодня ставили?

— Ставили. А хочешь, могу еще бантиком укроп перевязать, алым, как ты любишь?

Ириша поцеловала маму в левую бровь и осторожно встала:

— Я пойду, Петя вообще-то сам все знает. Я устала сегодня, на работе завоз был, всю ночь разбирали товар.

— Беги, конечно, быстрей беги от матери. Я же не заслужила за жизнь дочернего внимания, только порицание одно: «Я безотцовщина, я безотцовщина».

— Теперь это уже неважно.

С тем же скрежетом, только более торопливым, Ира закрыла дверь снаружи.

— Беги-беги, стерва.