Дерись или беги - [12]

Рита спустилась в подвал ресторана. Грузный неприбранный охранник вытащил изо рта зубочистку с кровяным краешком и посмотрел на часы.

— Да не опоздала я, че смотришь! Пиши без пятнадцати.

Пробежав мимо желтого кабинета с опрокинутыми в кресла начальниками в гладких рубашках, Рита зашла в раздевалку. Завсегдашний запах прокисшей рыбы мешался с запахом истасканных черных туфель; в углу, зажатый серенькими шкафчиками, с ладони слизывал рисинки Адик.

— Народу много сегодня?

— Ну, так, на первом человек десять, на втором и третьем чуть поменьше.

Лакированные ножки стола провалились в зеркальный пол, на потолке отражались вилки, в вилках отражались лица гостей: одни были с большими улыбками, другие — с большими ухмылками. Но были и третьи, чьи лица вроде бы хотели изобразить что-то особенное, но не могли, поскольку они ели.

Работала Рита тут недавно, с того момента, как Вера Ивановна уехала в Прагу. Когда кормилица все ж таки осуществила свою мечту, холеную с шестнадцати подростковых лет, и уехала глядеть на узкие улочки и пестрые торговые лавки, внучке ее ничего не оставалось, как начать мечтать о высшей благосклонности, Божьей или Витечкиной. Витечка был ведущим на телевидении, впрочем, он мало чем отличался от прочих витечкообразных, разве что знакомство их было более интеллигентным… «Главное, — говорили местные официантки Вика и Лена, — гордо спинку держи и красней посмущеннее, чтоб как будто влюбленная ты, ну, и сразу не соглашайся ни на что, чтоб доступной не казаться».

По вечерам в ресторан приходили известные гости, которых все узнавали, но виду никто не подавал, дабы не беспокоить и прослыть самым тактичным персоналом. Заказы их, как правило, выполнялись быстро и учтиво, блюда не путались и выплывали в правильном порядке, ну а в конце, если у Риты хватало смелости и она выполняла все по рекомендациям, Викиным и Лениным, она даже гостила у именитых и сиживала чьей-нибудь спутницей напротив официальных жен. Одну она запомнила особенно, поскольку звали их одинаково и возраст их отличался всего в пару месяцев. Причесанная на манер Елизаветы, с еле заметными зелеными полосочками под ресницами, Марго сидела напротив Ритки и вежливо улыбалась. Взгляд ее отрывался от собственного отражения в зеркальце всякий раз, как муж или же гость мужа к ней обращались. Односложно, но всегда грациозно она отвечала, а потом быстро-быстро схватывала руку мужа и гладила ее до тех пор, пока окружающие не начинали верить в ее простосердечие и искренность. Муж в это время рассказывал гостям историю их знакомства, романтичную для Марго и отдающую трупным запахом для Ритки:

— Вот эта вот девка семнадцати лет отказала мне, мэтру телевидения, ради какого-то долговязого козла!

— Характерная… — отстраненно заметил Риткин спутник Виктор.

— Сучка, а! Я за ней полтора года потом следил, мне ребята мои уже говорят, давай мы тебе ее с кляпом в глотке привезем, ну или в бочке кусковатую, успокоишься и будешь дальше с женой жить, а я ведь ни в какую. Пусть, говорю, повзрослеет пока, сама потом приползет.

— Так и случилось?

— Так и случилось! Так вот, господа, предлагаю нам выпить за госпожу удачу, божью милость и человеческие желания!

— Браво, дорогой, браво, Маргош, за тебя и за Саньку!

Потом речь заходила о знакомстве Виктора и Ритки. Рита наливала полный бокал и предлагала еще один тост за Марго.

Пражской приятностью Вера Ивановна признавала вечернее сидение на террасе, когда в городе оживали мангалы и засыпали рынки. Вера наполняла пивом красную в белый горох кружку и попивала маленькими глотками так, как пьют в России только рябиновую настойку. Засыпать было рано.

В одно из таких сидений Вере Ивановне звонила Рита — звала неотлагательно в Россию, куда вскоре должен был приехать бабушкин брат. Дядя Миша был человеком, перешедшим вброд войну и репрессии, оттепель и «оранжевую революцию». На Украине у него оставался взрослый сын, и время, он считал, пришло со всеми прощаться — «девяносто два года, как-никак». Приехал ранним поездом, самолетом не стал, поскольку «за последние несколько лет грохнулось их не один десяток, а с железной дорогой ничего сделаться страшного, кроме захвата террористами или таможенниками, не может». Выгрузил из болоньевой сумки банки с маринованной кукурузой и кусок индюшатины, присел на диван и задремал. Проснулся только к вечеру, когда индюк уже плавал в бульоне среди домашней лапши.

— Ну как там у вас обстановочка, дядь Миш?

— Да помаленьку справляемся, я вроде хвораю тихо, Юрочку не беспокою сильно.

— А-а…

— Вы-то тут как? Не буду супу.

— Мы… А чё мы, всё как всегда.

— Работаешь?

— Ну, типа того…

— Кем работаешь?

— Обслуживаю…

— Чего обслуживаешь?

— Да чего только не обслуживаю! А Юра чем занимается?

— Да он все в политику лезет, про революцию нашу слыхала?

— Маленько только… хох, вкусно!

— Помешался он совсем на всех этих делах, чужим словам все вторит: «Я, — говорит, — желаю, чтобы наш главный не забывал про великую миссию, какую Господь на него возложил». А чего на него Господь возложил… «Он должен ломать молотом скалу, разрушая нынешнюю систему… Да только ему не самому ту скалу придется ломать — мы ему поможем». И все заладил…