Деревянная пастушка - [121]

Эрнст покачнулся; и голова его еще не коснулась подушки, как он уснул.

25

Эрнст был прав: Гитлер направлялся в Мюнхен для встречи с Ремом, хотя несколько раньше, чем предусматривалось.

Три недели тому назад, когда у Рема разыгрался неврит, так что ему пришлось взять отпуск по болезни, он снял несколько комнат на нижнем этаже тихой, скромной горной гостиницы на берегу Тегернзее. Правда, место было не уединенное, ибо серные и йодистые источники Висзее очень популярны и поселок состоял почти исключительно из клиник и санаториев. Здесь, в пансионе «Хансльбаур», начальник штурмовиков находился достаточно далеко от Берлина, города, который без конца лихорадило от слухов и интриг, и в то же время достаточно близко к Мюнхену, чтобы вести тайные переговоры с Геббельсом. Помимо графа Шпрети, своего «приятеля», он взял с собой лишь двух адъютантов, а охрану оставил в Мюнхене.

Врач, лечивший Рема, прописал ему курс успокоительных инъекций и каждый раз лично приезжал из Мюнхена, чтобы ввести лекарство. В тот вечер оставалось сделать последний укол; врач приехал в гостиницу как раз к ужину и был приглашен к столу (третьим с ними был группенфюрер по имени Бергман). После ужина они втроем поиграли в карты часов до одиннадцати, а затем доктор посоветовал своему пациенту лечь, если он хочет быть в форме к завтрашней встрече. Рем кивнул и поднялся из-за стола. Несмотря на болезнь, он не покидал арену политической борьбы, и (как знал доктор) завтра ему предстояла решающая встреча: Адольфа, который никогда ничего сам не мог решить, следовало чуточку подтолкнуть. Завтра перед ним предстанет вся верхушка СА и единодушно заявит: либо два миллиона штурмовиков будут официально признаны резервом армии (иными словами, поглотят регулярную армию и откроют путь для поворота политического курса влево), либо… Если Гитлер не согласится, сказал Рем, он твердо решил выйти в отставку и вернуться в Боливию, и пусть Наш Адольф справляется с этой взрывной массой сам. Он очень быстро обнаружит, что у этих людей нет и в помине той глубоко укоренившейся «душевной привязанности» к особе фюрера, в плену которой был сам Рем, а ему (Рему) до смерти надоело держать два миллиона людей, чьи требования он разделяет, на привязи только потому, что так удобнее Адольфу!

Завтра Адольф, конечно, пустит в ход все свои чары, и при этой мысли Рем сразу почувствовал слабость в ногах… Но на этот раз он твердо решил держаться. В конце концов, ведь однажды он уже подавал в отставку и, если потребуется, подаст снова: у Южной Америки тоже есть чары…

Итак, Рем ушел к себе в спальню на первом этаже и покорно лег в постель. Доктор сделал ему укол, и он заснул.

Доктор только было собрался ехать в Мюнхен, когда Бергман предложил ему остаться переночевать в гостинице — ведь все-таки поздно! Из Берлина неожиданно прибыли какие-то туристы, поэтому свободных номеров не было, но в комнате, которую делили два адъютанта, стояла третья кровать, так что доктор вполне может располагать ею… Он охотно согласился, а потом, поскольку ни ему, ни Бергману не хотелось еще ложиться, они посидели в салоне, пережевывая старые обиды.

После полуночи прибыл первый из приглашенных на завтрашнюю встречу — главарь штурмовиков из Бреслау, очень похожий на отчаянных головорезов Россбаха из добрых старых времен «Фрейкора», кем он, собственно, и был — сильный, мускулистый, с обворожительной девичьей улыбкой, по-девичьи застенчивыми манерами и (по-девичьи) жестоким послужным списком. Звали его Эдмунд Гейнес, и он желал немедленно поговорить со своим шефом невзирая на то, что тот спал, однако доктор решительно воспротивился: нельзя будить больного, иначе лекарство перестанет действовать. Гейнес поворчал немного, подавил зевок и отправился по коридору в комнату номер 9. Ничего не поделаешь, он поговорит с шефом утром…

Когда доктор наконец и сам улегся в постель, уже пробило час ночи и оба молодых адъютанта крепко спали.

26

Во время двухчасового полета удачливый брат Ганса — каменнолицый Фридрих — постарался поспать, зная, что едва ли он сумеет скоро отдохнуть; летняя заря уже окрасила шпили Мюнхена розовым светом, когда самолет их приземлился.

Прежде чем покинуть Годесберг, фюрер лично позвонил по телефону. Фридрих знал, что звонил он мюнхенскому гаулейтеру Вагнеру, которому дал какие-то указания, а какие — ему вскоре предстояло узнать, ибо вместо того, чтобы сразу направиться в Висзее, машины сначала заехали в ведомство Вагнера. Собственно, Фридрих догадывался, о чем шла речь, но предположения его окончательно подтвердились, когда вся компания, поднимаясь по плохо освещенной, пустынной, гулкой лестнице в личный кабинет Вагнера, увидела на ступенях человека, слепо хватавшегося за стену и закричавшего от ужаса при звуке приближающихся шагов.

Когда они поравнялись с призраком — а у призрака вся голова была в крови и лицо до неузнаваемости разбито, — он повернулся и принялся жаловаться фюреру. Преданные штурмовики, старые товарищи по партии, были приглашены Вагнером, они сидели все вместе и пили до зари (как выяснилось из невнятного бормотания призрака) в ожидании приезда фюрера. А потом Вагнер вдруг подал знак и половина присутствующих ринулась на другую половину и принялась избивать их бутылками и рукоятками пистолетов. Это же бессмысленное хладнокровное убийство, самое настоящее истребление преданных СА, старых товарищей, и если такое произошло по приказу фюрера, то фюрер просто с ума сошел…