Деревянная пастушка - [119]

— Говорят, берлинские штурмовики готовятся к бою: дошли сведения, что армия задумала выкрасть фюрера. Генерал Шлейхер вернулся…

— Так вот почему фюрер, не успев приехать в столицу, сразу оттуда уехал!

— Штурмовики готовятся к бою? Но кто отдаст приказ?

— Конечно же, их группенфюрер.

— Не сможет он этого сделать. Его ведь даже нет в Берлине: он только что женился и завтра вечером уезжает на медовый месяц за границу. Кто это тебе сказал? Разве всех штурмовиков не распускают завтра утром — у них ведь начинается отпуск?! Что-то тут не так.

— Да ведь решение о том, чтобы дать им отпуск, было принято в апреле, а теперь, значит, им его отменили.

— Но Рем-то болен — у него же обострился неврит. Он сейчас на лечении в Висзее. Кто же примет на себя командовать когда взовьется красная ракета?

— Разве ими сейчас не командует фон Крауссер?

— Какая это все-таки глупость — давать штурмовикам отпуск! — буркнул кто-то. — Я знаю, они, конечно, ужасные бездельники, но как-никак их около двух миллионов, и армия дважды подумает, прежде чем выступить против силы, которая по своей численности в десять раз превосходит ее.

— Это безумие, это же значит сделать фюрера добычей для армии!

— Но зато нас мобилизовали, так что, видимо, фюрер предпочитает опираться на нас, — объявил Эрнст, самый молодой из них, надувая свою эсэсовскую грудь.

— ТИХО, там в рядах!

Все щелкнули каблуками, вытягиваясь в струнку, а Эрнст прошептал, почти не разжимая губ:

— Но где же фюрер?

— Да тут, неподалеку, он был сегодня в Эссене на свадьбе Тербовена, — так же шепотом, точно чревовещатель, произнес его друг Ганс. — Мой брат…

«Ехать в Эссен на свадьбу?! — подумал Эрнст. — В такое-то время! Бьюсь об заклад, что на самом деле он ездил туда встретиться с Крупном…»

Но вот вокруг дома расставили охрану. Эрнст и Ганс заняли свои места на открытой террасе, уставленной лаврами и олеандрами в кадках, куда выходили окна ресторана.

— Вот и хорошо! — сказал Ганс. — По крайней мере мы хоть увидим, кто приедет.

— Пока что-то никого нет, — заметил Эрнст, скосив глаза вбок, но не поворачивая головы, на случай если за ними наблюдают, ибо в соседней паре стоял на карауле темноволосый юноша — Шелленберг, любимец Гейдриха…

Следующие полчаса они провели, вышагивая по террасе пятьдесят ярдов в одну сторону и пятьдесят в другую, и, хотя черный эсэсовский мундир, брюки-галифе и высокие сапоги неплохо выглядят на стройном молодом парне, сейчас они не казались Эрнсту идеальной экипировкой для жаркого дня в этой парилке — долине Рейна. Внизу под ними вился сам Рейн, испещренный гусеницами баржей, а за ним холмы с виноградниками по склонам — Семигорье, увенчанное грозовыми тучами, казавшимися белыми на солнце. Над Бонном колыхалось марево, так что видна была лишь верхушка высокой Минстерской башни, да и здесь можно было укрыться от зноя, лишь шагая возле самой стены отеля.

— Уф! — произнес Эрнст. — Ну и духотища!

— Будет гроза, — сказал Ганс. И добавил: — Интересно, приехал уже кто-нибудь или нет?

— Давай заглянем, как будем проходить мимо окон.

Минутой позже Ганс воскликнул:

— Ого! Он сам тут — ведь это же фюрер!

— Не может быть!

Забыв об осторожности, оба молодых человека так резко повернули головы, что чуть не сломали себе шею. А вскоре и вовсе остановились, тараща глаза, — увы, так уж странно устроены окна, что из них можно смотреть наружу, а снаружи внутрь нельзя: зеркальное стекло отражало ярко-синее небо, горы, грозовые тучи, даже их собственные дурацкие физиономии, те же, кто находился внутри, казались лишь темными бесплотными призраками. И однако же, фюрер, несомненно, был там — он мерил шагами зал, покусывая ноготь мизинца. Рядом с Гитлером шагал Геббельс… А в глубине это Геринг или не Геринг?

— Геринг был с ним в Эссене, — сказал Ганс. — А потом говорили, будто он вернулся в Берлин… Ну, конечно же, это он — вон там мой брат, Фридрих! — взволнованно добавил он.

— Где?

— Вон там, вместе с другим адъютантом, Брюкнером.

Так вот он какой, этот Фридрих, человек с каменным лицом, совсем не похожий на Ганса и такой высокий, даже выше Брюкнера, собственно выше всех в зале. Сгорая от зависти, Эрнст подумал, что наверняка его выбрали за мускулатуру, а не за ум… Он знал, что Фридрих на пятнадцать лет старше Ганса и не родной ему брат, а всего лишь сводный — собственно, они с Гансом почти не встречались, и тем не менее то, что у Ганса был родственник среди приближенных фюрера, создавало ему в глазах всех известный ореол, даже в глазах Эрнста.

Отражение в стекле заколебалось, и наша парочка поняла, что к ним присоединился кто-то третий. Они обернулись — и обомлели, словно мальчишки, застигнутые на месте преступления у банки с вареньем: они увидели такое, что хуже некуда — рядом с ними стоял этот подлипала… Однако опасный пришелец не произнес ни слова — только, как они, глазел в стекло.

Вдруг (словно кто-то решил, что терпение их подверглось уже достаточному испытанию) на солнце нашла туча, отражение в стекле померкло и, наоборот, словно ожили и обрели плоть призраки за стеклом. Да, это действительно был доктор Геббельс, и он неотрывно смотрел своими блестящими глазами на фюрера — так смотрит хорек, пытаясь предугадать, куда прыгнет заяц… Губы его шевелились, казалось, он что-то доказывал фюреру, убеждал его, но, естественно, сквозь толстые зеркальные стекла не было слышно ни слова — не то что слова, ни единого звука.