Деревня Пушканы - [64]

— По какому праву вы ворвались в помещение легального рабочего профсоюза? — Делопроизводитель пытался освободиться от шпика. — Как вы смеете?

— Что? — На миг тот так и остался с разинутым ртом. Нечто неслыханное, еще о законах говорить будет! Он быстро поборол растерянность. — Законы мы знаем! — бросил он айзсаргу: ты, мол, построже с ними. — Все вы арестованы.

С Дагисом справились быстро. Выхватив у него из внутреннего кармана пиджака книжечку с документами, блюстители порядка оттолкнули его в сторону; более полный, найдя у кузнеца билет социал-демократической партии, присвистнул.

— А-а! Демократический социалист! Ну посмотрим, какое лицо теперь состроит господин Дабар. Посмотрим! Стой здесь! И чтобы не болтать! — Он приставил к Дагису айзсарга с красным полным лицом и взялся за Шпиллера. Все, что было у того в кармане, он выложил на стол и каждую мелочь, даже табакерку, вертел и рассматривал как улику опасного заговора. Обыск продолжался не менее получаса, но, при всей своей тщательности, господа ничего крамольного у задержанных не обнаружили. Затем «штатские» кинулись к шкафам и столам. Молодой еще субъект с маленькими усиками и багровым шрамом на левой щеке обеими руками рванул выдвижной ящик делопроизводителя. Бумаги закружились в воздухе, как перья из вспоротой подушки. Предметы потяжелее, как книжки с алфавитными указателями, хлопались об пол. А он даже не наклонялся, чтобы посмотреть, что в них, только отпихивал ногой в сторону айзсарга. Это, мол, тебе! Рывком переместил оставшиеся документы к переднему краю ящика и по одному кидал на пол.

Агент в фуражке лесничего буйствовал в книжном шкафу. Но делал это иначе, чем субъект с усиками: водил пальцем под строчками книг, и те, что были с невинными названиями, кидал на пол, другие перелистывал тщательней и уже затем швырял в кучу или подбрасывал полицейскому, стоявшему у окна. Третий «штатский» и один из айзсаргов орудовали на кухне. Там стоял страшный шум, треск, грохот, звон; казалось, в бору сквозь сухостой продирается большое стадо. Но зато те справились первыми.

Из кухни они вернулись, отряхиваясь, притоптывая сапогами и, словно продолжая начатый там разговор, бросили:

— Неплохо бы старичка покрепче потрясти. Может, кто-нибудь через кладовку улизнул.

— Неплохо бы, только он крепкий орешек.

Теперь они обратились к полному.

— Что прикажете?

— Упакуйте книги!

Никто, — ни делопроизводитель, ни Шпиллер, ни Дагис не поняли, о каких книгах идет речь. Но только шпики принялись складывать профсоюзные кассовые и протокольные книги, делопроизводитель выпрямился и мгновенно кинулся между полицейским и штатским.

— Вы не смеете! Не имеете никакого права касаться профсоюзных документов!

По виду делопроизводителя ясно было, что тому, кому этот грузный, с медвежьими лапами человек вцепится в горло, несдобровать. Полицейский и штатский, уже взявшиеся за конторские книги, отступили, но шпик с усиками проявил не только смелость, но и проворство. Прыжок, и он заломил за спину делопроизводителю руки, так что тот оказался в плену окруживших его молодчиков.

— Составить протокол о попытке нападения на представителей государственной власти! — распорядился полный в фуражке лесничего.

Глянув на полку, на которой он только что рылся в книгах рабочей библиотеки, полный поднялся на цыпочки и все, что там осталось, враз смахнул на пол.

— Порядок! Арестованных — в отделение! Логово это опечатать. И с этой мусорной ямой будет покончено!

4

Руководитель гротенской подпольной коммунистической организации Дзенис, как уже упоминалось, увлекался искусством. Отобрав подходящую березовую или липовую корягу, он на досуге начинал над ней колдовать. Единственный столик в комнате, за которым он ел и на который ставилась посуда, он накрывал клеенкой, раскладывал на нем остроугольные, прямоугольные, полукруглые и сверлильные резцы, ставил повыше, на перевернутую глиняную миску, лампу с пятилинейным стеклом и, усевшись на табуретке, принимался за работу. Дзенис любил резать человеческие фигуры: подростков, мужчин и женщин, нищих и удалых парней, развеселых девчат и изнуренных аскетов со скрещенными на груди или свисающими в бессилии руками. В маленькой комнатке на дощатых некрашеных полках вровень с человеческим глазом были расставлены с десяток полностью или еще не совсем завершенных изваяний. Они очень украшали тесное и бедное жилье Дзениса, как крестьянскую курную избу украшают цветочные венки, березовые ветки на Троицу и нарядные полотенца с вышитыми краями. Стоило человеку, вошедшему в комнату, взглянуть на вырезанных из липы ребят, беспечно смеющихся над застывшими в святости горемыками, как у него тоже поднималось настроение. Достаточно было посмотреть на спокойные лица созданных резчиком простых тружеников, как становилось спокойнее на душе. Умиротворяющее и благотворное воздействие искусства испытывал каждый, кто любовался созданными Дзенисом изваяниями. А прежде всего — сам художник. Утомленный, измученный, каким он обычно приходил домой с работы и подпольных дел, Дзенис, занимаясь своими поделками, постепенно успокаивался, к нему возвращались бодрость и хорошее расположение духа, которыми он поддерживал и товарищей. Стремление воплотить в образы характеры, черты которых отражали бы душу задуманного героя, ободряло Дзениса — как заключенного каторжной тюрьмы ободряет сочинение стихов. Художественное творчество освобождало от гнетущего влияния среды. Вырезая из дерева разные человеческие лица, Дзенис насвистывал, напевал и думал одновременно о людях, с которыми встречался недавно, встретится завтра, и о тех, которых ему как партийцу еще предстояло сплотить общим сознанием и волей к действию. Размышления подчас уберегали Дзениса от упрощенного подхода к людям.