Деревня Пушканы - [62]
— Правильно, правильно! — Собрание шумело, как Даугава в половодье. Это уже не были отдельные выкрики соблазненных клочком земли людей, а выражение воли, требование — долой соглашателей! На борьбу! За хлеб и работу!
— Рабочие, товарищи рабочие! — вынужденный замолчать, Дабар не вытерпел. — Левые провоцируют вас! Завлекают в беду! — Ухватился он за соломинку. Вскочил на скамейку, чтобы видеть поверх голов. Неужели уже никто его больше не слушает?
Однако, кроме нескольких десятков сторонников, примиренческому пророку никто не внимал.
— Замолчи! И слушать не хотим! — Точно камни, летели со всех сторон слова.
— Тогда я ухожу! И предлагаю сознательным рабочим последовать за мной! — Терпению Дабара пришел конец.
Собрание гудело. Стоял шум, как на ярмарке. Дабар со своими продирался к выходу, передние уступали ему дорогу, но те, что были сзади, напирали, желая разглядеть удирающих, и зажали их точно в клещи. Напрасно руководитель собрания гремел колокольчиком, призывая к спокойствию, словно колокольчик мог успокоить взволнованные умы.
Наконец неразрывной кучке голов удалось прорваться к двери; разгоряченных участников собрания обдало прохладой, и одновременно остыли и они сами.
— Подсчитаем, сколько нас осталось или, вернее, от скольких лакеев капитала мы избавились! — приложив ко рту рупором руки, кричал Шпиллер.
И люди притихли. Главное сделано. Революционные рабочие держались с честью. Надо только постараться воспользоваться успехом, чтобы укрепить организацию. И Дзенис шепнул сплавщику Гарначу, что пора обсудить дальнейшую работу профсоюза.
После профсоюзного собрания ко многим левым рабочим, к тем, что вели себя шумнее остальных, пристали филеры. Когда стрелочник Шпиллер на другой день вышел на работу, за ним увязался косолапый тип в полушубке, ушанке и сапогах. Когда стрелочник, спустя восемь часов, возвращался домой, тип этот появился снова и не отставал до самых дверей дома Шпиллера. На другой день косолапого сменил бездельник в черном пальто, а того еще кто-то в солдатской папахе. У Шпиллера в конспирации почти никакого опыта не было, в революционную работу он включился лишь недавно, однако он догадывался, что за ним следит полиция и что он так свободно разгуливать, как раньше, уже не может. Из-за шпиков пришлось пропустить в среду вечером собрание группы. Он от шпика, правда, пытался оторваться, но тот тащился за ним, точно привязанный. И взял себе еще в компанию айзсарга из лавки Экономического общества сельских хозяев. Усталый и сердитый, Шпиллер повернул обратно и поплелся домой.
Идти в профсоюз в тот вечер не имело смысла. По средам там народу появлялось мало, он не был уверен, встретит ли там вообще кого-нибудь из своих. В гротенской нелегальной организации были всего три партийные ячейки. На бывшей почтовой станции товарищи собирались раз в неделю. В остальное время с работниками профсоюза общались те, кому это было поручено.
Поэтому Шпиллер появлялся там только по пятницам вечером. Разумеется, с кем-нибудь на хвосте. Филер оставался у ворот, но прогнать его было не во власти Шпиллера. Пройдя через помещение для собраний, в котором молодежь готовилась к физкультурным выступлениям, Шпиллер вошел в канцелярию, где обычно находились делопроизводитель, руководители секций и делегаты безработных. Послушав их разговоры о последних событиях, о том, как восприняли на предприятиях выход социал-демократов из общего профсоюза, он незаметно убедился, что «остальные уже там», и, улучив подходящий момент, шмыгнул в кухоньку сторожа.
В кухоньке, наполовину заваленной плакатами, нарисованными на холсте и фанере, и реквизитом для самодеятельности, у плиты грелись Дзенис, сплавщик Гарнач, учитель Салениек и уборщица постоялого двора Ваверане. Все они раскраснелись.
«Должно быть, спорили, — решил Шпиллер. — От жара тлеющих в топке нескольких коряг щеки так не краснеют».
— Ну как? — спросил Дзенис, когда Шпиллер присел на корточки рядом с ним; огрубелой, покрытой мазутными и масляными пятнами рукой он вытащил из плиты уголек и поднес к трубке.
— Привел кого-то на хвосте. Даже двух. Тащились за мной до самых ворот.
— Ясно, — сказал Дзенис таким тоном, словно ничего другого услышать от Шпиллера и не ожидал. — Все ясно. Немедленно расстаемся, пока шпики нас не видели вместе. Товарищу Моне пока никто еще на шею не сел, но, если она задержится, у нее сразу «казенный жених» появится. Гарначу и учителю это не так важно, они уже занесены по всем правилам в шнуровые книги охранки. Но все же указывать господам пальцем тоже не надо. Особенно на учителя, который семьей обзавестись собирается. Поэтому разойдемся, товарищи! Шпиллер, задержись на минутку.
— Здесь люди бывают разные, — начал Дзенис. — Запомни: в буржуазном государстве никакое легальное общество революционную партийную организацию не заменит. Кружки должны остаться там, где они основаны. А твои концы передадим другому товарищу, такому, которого шпики еще не открыли. Ну? — Дзенис быстро повернулся к вошедшему делопроизводителю. — Те уже ушли?
— Дагис, кузнец Дагис, — развел руками делопроизводитель. — Бумагу принес.
Исторический роман известного латышского советского писателя, лауреата республиканской Государственной премии. Автор изображает жизнь латгалов во второй половине XIII столетия, борьбу с крестоносцами. Главный герой романа — сын православного священника Юргис. Автор связывает его судьбу с судьбой всей Ерсики, пишет о ее правителе Висвалде, который одним из первых поднялся на борьбу против немецких рыцарей.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.