Деревня Пушканы - [63]

— Какую еще бумагу?

— Такую же, как остальные. О выходе, но он, видно, не по доброй воле.

— Так мне поговорить надо с ним. Минутку, Шпиллер… я сейчас.

Минутка затянулась. Прождав с полчаса, Шпиллер зашел в канцелярию. Просто удивительно, чего это он с ним так долго толкует? Старик хочет бежать, ну и пускай топает себе на здоровье.

Дзенис и кузнец сидели на скамейке в углу между дверью и старым шкафом для почтовых посылок, в котором хранились книги профсоюзной библиотеки. Дзенис, как и прежде, без шапки. Дагис в нагольном полушубке с большим овчинным воротником. Оба, раскурив трубки, потягивали самосадный дым и неторопливо беседовали.

— …Ведь я как-никак в 1905 году в рядах революционной партии боролся как член социал-демократии, — сказал кузнец.

— Но партия, которая себя выдает за наследницу старой социал-демократии, уже не та, — ответил Дзенис, вытирая трубку о рукав рубахи. — Дорогой друг, к 1905 году в Латвии подходят по-разному. Феликс Циелен в Риге, Дабар у нас, в Гротенах, краснобай Силинь в Даугавпилсе помнят одно, а революционные рабочие — совсем другое. Для Циелена и Дабара наследие 1905 года — это борьба за белую Латвию. Их послушать, так рабочие в пятом году боролись за права буржуев эксплуатировать их, чтобы рабочие голодали, были бесправны. Ну скажи, пролетарий, сам, как тебе и другим товарищам понимать слова Циелена в «Социал-демократе», которые Дабар так охотно повторяет: «Рабочие в революционных боях 1905 года завоевали свободную Латвию»? Завоевали свободную Латвию? Буржуйское государство, которое не дает тебе работы, бросает в тюрьмы твоих товарищей. Совсем как при царе.

За такую свободную Латвию ты боролся в 1905 году? Для настоящих революционеров, пролетариев, наследие пятого года — революционная закалка, за это латышских рабочих уважают пролетарии других стран. За их боевитость, смелую борьбу с оружием в руках против царизма, помещиков, капиталистов. Разве крупным хозяевам, дравшим с батраков три шкуры, не задали в пятом году жару? Задали. И всяким там националистам-фабрикантам? Разным Велкме, Киндзулисам и черт знает кому еще.

А в чем все-таки величие пятого года? В том, что против мироедов многих национальностей восстал трудовой люд разных народов — латышского, русского, польского, еврейского. Вот тут же, в Гротенах, в овраге у железной дороги, все они как один дрались со стражниками.

А для Циелена и Дабура то была борьба за независимую Латвию, то есть за Ульманиса и ксендза Ранцана. И ты, старый рабочий, слушаешь эти сказки? Товарищ Дагис, настоящие традиции пятого года рабочему классу Латвии и в самом деле дороги, для революционных рабочих Латвии они святы. Вопреки потугам Ульманиса, Велкме, американских, английских и отставных царских генералов повернуть историю вспять. Да, в газетах пишут, что недавно социал-демократические лидеры проголосовали за выделение земли и пенсии князьям Ливенам и другим сановникам матушки-России. Это тебе известно?

— Ну конечно… — пробурчал кузнец, попыхивая трубкой. Вопрос, видать, задел его за живое.

— И ты хочешь бежать из рабочего профсоюза? — В голосе Дзениса зазвучала металлическая нотка. — Честный пролетарий! Как ты можешь бросить своих товарищей?

Разговор оборвался. Дагис глубоко затягивался табачной гарью, Дзенис молчал. Канцелярия опустела. Делопроизводитель запер шкафы и вышел в большую комнату, а Шпиллер остался там, где сидел. Его разбирало любопытство — чем кончится дуэль. Ясно, Дзенис старика почти уже одолел. Но почему он, когда уже припер Дагиса к стене, замолчал?

— Думаешь, мне легко? — Дагис вынул изо рта трубку, наклонился и, постучав ею по подошве ботинка, вытряхнул тлеющие остатки. — Думаешь, руке легко было заявление писать, легко ногам было идти сюда?

— Ну видишь. — Серьезные глаза Дзениса загорелись мальчишеским задором. — Так давай до конца… — начал он и осекся. В передней комнате пронзительно закричали ребята. Что случилось?

В канцелярию влетел делопроизводитель, захлопнул за собой дверь и резким движением накинул крючок.

— Полиция… Ребята пытаются их задержать.

Дзенису повторять не надо.

— Товарищ Дагис, сюда! — потащил он кузнеца к кухонной двери. — Побыстрей!

— Чего это? — Кузнец даже не шевельнулся. Казалось, он не человек, а осевший камень. — Мне полиции бояться нечего!

— Это может быть провокация. Посидеть захотел, что ли?

— Глупости! — заупрямился Дагис.

— Ну и оставайся, увидишь! — уступил Дзенис.

Уже было поздно. На другой половине поднялась кутерьма. Какой-то распалившийся детина ломился в двери. На пол сыпались сор, пыль, известка.

Делопроизводитель откинул крючок. И в комнату, как из развязавшегося мешка, посыпались «штатские» айзсарги, полицейские.

— Всем оставаться на местах! Не шевелиться! — прокричал плотный человек в фуражке лесничего. — И не пытайтесь сопротивляться! — Он кинулся к делопроизводителю, словно тот собирался оказать невесть какое сопротивление.

Шпиллера и Дагиса облепили айзсарги, а двое полицейских и один «штатский» набросились на полки и ящики стола.

— Где остальные? — завопил один из «штатских» и дернул делопроизводителя, вцепившись ему в грудь.