— Да ну тебя, болтунья! — рассердилась Геркан. Схватила надкусанный ломоть хлеба с творогом, миску и ушла к плите.
Отворилась дверь, и опять появилась гордячка Селицкая.
— Готово?
— Готово, готово! — загремела Вилцане кольцами на плите. — Уже хотела пойти сказать…
— Хотела… — Она приподняла крышку котелка, но только клубы пара обдали ладонь, как крышка, звякнув, упала обратно на котелок.
— Отнеси ко мне в комнату!
— Она ест в спальне? — спросила Анна соседку по столу.
— Нет, у себя в комнате, — пояснила Спарок. — Наши аристократы живут отдельно. На втором этаже.
Когда Вилцане и Селицкая ушли, на пороге появилась женщина небольшого роста, лет тридцати с лишним, в повязанной вокруг головы черной косынке и широком, закрывающем грудь фартуке. Она казалась болезненно хилой. Маленькое, как мордочка ласки, лицо, прямой острый нос, какой дети прилепляют из теста, искажая лица, чтобы участвовать в рождественских шествиях ряженых, темные беспокойные глаза.
— Вонзович… — предупредила Анну Спарок. — Живее поворачивайся! Сейчас очередь ребят. Замешкаешься, пожалуется Розге.
В коридоре у кухонных дверей сгрудились шесть парнишек. Робкие подростки и уже зрелые юноши, хвастливые и шумные. Когда девушки стали выходить, старшие пустили в ход языки и для пущего впечатления принялись толкать меньших на девушек. Меньшие делали вид, что бессильны против более взрослых, спотыкаясь, хватались за девушек. Белокурый мальчуган в рыжеватом домотканом пиджачке и постолах налетел на Спарок.
— Тоже безобразничать вздумал… — ласково, как старшая сестра, побранила Спарок белокурого мальчугана. — Андрис Пилан это, — шепнула она Анне. — Сын вдовы из Скрудалиене. Мать батрачит у хозяина. Выклянчила у ксендза и волостного старшины свидетельство о бедности. Уж очень она бедная. У мальчишки ни копейки на тетради, единственная рубаха и ботинки вот-вот разлезутся. Только уроки кончатся — ботинки долой. В постолах ходит, на голые икры портянки наматывает. Кое-кто из нас взялся опекать его. Даем ему бумагу, карандаши, перья. А такую голову, как у Андриса, поискать надо! Послушает раз или прочитает что-нибудь и сразу, как «Отче наш», отбарабанит.
После ужина все отправились в класс на общие занятия. За учительским столом устроилась заведующая интернатом, девушки и парни расселись по партам врозь. А чтобы новенькая, как объяснила Тилтиня, не зевала и не мешала остальным, она дала Анне книжку в тонкой зеленой обложке: Стипрайс «Основные понятия о государстве и праве». Остальные учебники заняты, а поскольку Анна одну неделю уже пропустила, то ничего не случится, если она пропустит еще один день. Прочитанное о государстве и праве пускай как следует затвердит, потом спросит ее сама Тилтиня.
В десять занятия кончились.
— На молитву! — распорядилась заведующая интернатом.
Все встали; по знаку Розги Мария Гаркан начала читать:
— Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое…
От удивления Анна так и осталась сидеть с открытым ртом. Вот это да! Молитва, самая обыкновенная вечерняя молитва! Как в пушкановских домах! Куда же она попала?
Утром новенькая бегала вместе с остальными девушками в умывальную, в дровяной сарай, хлопотала в страшно выстывшей за ночь кухне и не переставала сетовать из-за зря убитого времени. Из-за того, что никак не попадет на второй этаж — в класс. После того как Вилцане рассказала ей про геологию, зоологию, химию и языки, Анне не терпелось скорей узнать, чему в каком помещении обучают. Тут были ведь не только классы, но и кабинеты, и студии. Совсем по-другому, чем в пушкановской школе. Даже у озолской барышни в ее екабпилсской школе навряд ли есть кабинеты и рисовальная студия.
Позавтракав, Анна Упениек поспешила наверх. Первый «б» класс помещался в северной части коридора. Тут все двери обозначены цифрами и буквами, так что заблудиться невозможно.
Класс не очень просторен. Его освещают два окна. Двенадцать парт поставлены в два ряда: один вплотную к внешней стене, другой почти касается дверей. Между партами до того узкий проход, что взрослому человеку пробраться по нему можно только бочком. Учительский столик прямо втиснут между скамьями и классной доской — прямоугольной черной плоскостью без рамы.
По сравнению с коридором и классом для вечерних занятий потолок казался здесь очень низким. О восемнадцатилинейную керосиновую лампу с шляпообразным абажуром из белой жести более рослый человек запросто мог бы стукнуться головой. Голые, побеленные известкой только около доски стены, поближе к дверям прикреплены два листка: расписание уроков и список учеников.
Чести прийти первой она все же не удостоилась. На третьей скамье, у окна, склонившись над тетрадью, сидела девушка, та самая, что сопровождала вчера на кухне пани Селицкую, у дверей — белокурый Пилан с водянисто-голубыми глазами и смуглый мальчик явно еврейского типа.
— Доброе утро! — Анна остановилась в дверях, переложив тетрадки и письменные принадлежности из правой руки в левую.
— Доброе утро, — ответили мальчики.
— Где мне тут сесть?
— Как сказать… — Смуглый мальчик встал в проходе между партами. — У нас всего восемь свободных мест. На трех последних партах, еще одно у окна и одно во внешнем ряду, спереди.
