Деревня Пушканы - [179]

— О несчастном случае с бывшим кавалером ордена Лачплесиса? — переспросил судейский чиновник.

— Разве следствием уже установлено, что убийство Урбана — несчастный случай?

— А у вас есть какие-нибудь другие доказательства?

— Люди говорят…

— Мало ли что люди говорят, — раздался низкий голос за спиной Андриса. Внешне этот человек был двойником следователя. С такими же зализанными, напомаженными волосами, в таком же высоком, накрахмаленном воротничке. — Думаю, в ваши обязанности не входит пересказывать в государственных учреждениях всякие сплетни?

— Но существуют подозрения.

— Существует подозрение, что вы лезете не в свое дело. — Незнакомец медленно приблизился к Андрису.

— Я…

— Вы обслуживаете собрания социал-демократической партии. Это мы знаем.

— Послушайте, вы! Не знаю, кто вы такой, но к вам я за советом не обращался.

— Так чего же вы хотите? — прервал спор следователь. — Можете что-нибудь показать? Нет? В таком случае…

— В таком случае мне, чтобы выяснить истину, придется искать других путей. И можете не сомневаться, я их найду. — Пилан понял, что тут ему все равно ничего не добиться.

«Прежде всего — в профсоюз, — решил он. — Посовещаюсь и позвоню в Ригу». Пилан это дело, как думают некоторые, не оставит. Сообщит в сейм и центральный комитет. Позвонит и заодно узнает, как отнеслись к его жалобе на депутата Анцана. Это тоже так просто оставить нельзя. Председателя профсоюза там сегодня еще не видели, в последнее время в шерсточесальне работали два дозволенных сверхурочных часа. Зато слегка близорукий секретарь точно знал, что думает председатель, что сказали такие-то и такие-то и как судят о случившемся пурвиенские жители.

— Событие чрезвычайное, вопиющее! Наглость черных переходит все границы! Товарищи решили временно предвыборное собрание отложить, мобилизовать массы. Провести массовую демонстрацию.

— Надо объявить забастовку, — вмешался в разговор юноша, который, когда пришел Андрис, спорил в прихожей с другим пареньком. — Пурвиенская Трудовая молодежь считает, что одной демонстрации мало. Достаточно по улицам расхаживали, а толку-то что?

Парень, если судить по речи и одежде, из деревни, но говорит с жаром и рассуждает, как немало повидавший горожанин.

— Право, если партия будет по-прежнему топтаться на месте, люди на наши собрания ходить перестанут.

— Ну, ну? — пытался Андрис сохранить традиционное спокойствие представителя центра, но горячность юноши пришлась ему по нутру. — не следует быть опрометчивым в суждениях. В политической борьбе, дорогой товарищ, нужна холодная голова.

— Пока ее не снимут у тебя?

— Я сказал, хладнокровным надо быть. В том, что надо нанести сокрушительный удар по черным, я с вами согласен.

— Согласны или не согласны, но до сих пор все ограничивалось болтовней, — отрубил юноша. Затем он присоединился к остальным, и они гурьбой вышли в дверь.

Андрис Пилан посовещался еще около получаса с секретарем профсоюза, а поскольку председатель все не шел, решил отправиться на почту, связаться по телефону с Ригой.

Слышимость была неважная, в трубке стоял шум. Разговор с Ригой напоминал плеск волн о берег — за подъемом следовал откат, за откатом — подъем.

— Если застреленный не член нашей партии, пускай местные власти поступят как сочтут правильным… — ответил Андрису заместитель секретаря. — Товарищ Ош якобы был на важном заседании, а заместитель уверял, что мнение секретаря ему известно. Учтите: хотелось поменьше истерических телефонных звонков и писем! Интересно, за что вам, собственно, платят жалованье?

— Жалованье мне платят за непосредственную пропагандистскую работу. — Андрис крутанул ручку телефонного аппарата в знак того, что разговор окончен. Поменьше истерики… Вот что посоветовали ему, вот до чего дошло. Если так, то Андрис постарается впредь больших товарищей зря не утруждать. Будет по определенным числам наезжать в Ригу, представлять отчеты, рассчитываться с казначеем, и все.

С почты Пилан пошел в единственную пурвиенскую гостиницу — на постоялый двор Шпунгина. Шпунгин держит и несколько отдельных каморок. Андрис дал задаток и договорился, чтоб уборщица ему по вечерам оставляла кипяток. Он решил на этот раз пренебречь гостеприимством местных товарищей. Если ты гость, а хозяин дома и его близкие внимательны к тебе, ты тоже должен быть любезным с ними, тратить на них время, чего Андрис не хотел.

Двери дома профсоюза уже были заперты. Он дернул ручку, постучал, заглянул в окно канцелярии. Прошел вдоль неказистого домишка и попал во двор. Увидел там коренастого мужчину и двух женщин. Одна из них была еще молодая, в завязанной на затылке синей косынке. Ее лицо и фигура показались Пилану знакомыми.

«Где я ее видел? Может быть, в Риге?»

Почувствовав на себе взгляд Андриса, молодая женщина обернулась. Затем, что-то сказав собеседнику, подошла.

— Не узнали? — прищурила она один глаз и показалась Пилану еще более знакомой. — Анну Упениек помните?

— Упениек? Из Гротенов?

— Из Гротенов. Но родилась я тут, в Пурвиенской волости. А какой ветер занес сюда Андриса Пилана? Следуете национальному призыву: «Путешествуйте по родной стране!»? Или вы тут по делам службы?