Деревня Пушканы - [167]

И по-прежнему, когда он шел на свидание, ему до боли хотелось обрадовать чем-нибудь любимую, сказать, что сученая нить надежды стала, наконец, тугой и крепкой. Но это было бы обманом. Напротив, то, что казалось раньше надежным, крепким, расползалось, будто было свито из мха.

Письма, которые он посылал депутатам сейма и кавалерам ордена Лачплесиса, оставались без отклика, жалобы в капитул ордена и канцелярию президента попадали в руки уездному начальнику, а тот всегда отвечал отрицательно. Когда Сильвестр обратился за помощью к ксендзу — Урбан всегда был истинным католиком, — святой отец призвал его к смирению и покорности. Урбан не знал, куда ему идти еще. Чем же он порадует Веронику? На свидание с любимой он шел теперь все тяжелее, и все больнее ныло сердце.

В прошлый раз Вероника сказала:

— Я придумала. Ей-богу, придумала. И совсем просто. А тебе это и в голову не пришло.

— Что же?

— Попроси хорошенько, — и она уткнулась лбом Сильвестру в щеку. А когда он наговорил ей все ласковые слова, которые только знал, Вероника сказала:

— Знаешь, уйду я от Курситиса. Пойду служить к чужим. За Даугавой, в Дигнае, лесничему нужна хозяйка для лесных рабочих. Прибирать, стряпать, латать. Барынька приходится мне дальней родственницей со стороны матери. Встретила ее во время большого отпущения грехов в церкви. Обещала с мужем поговорить. И когда я там буду, то уговорю их еще одного лесоруба нанять. Хоть за меньшую плату. Мы тогда будем вместе и поженимся. Много ли нам с тобой надо. Когда у нас есть самое главное — любовь.

В тот вечер они впервые после долгого перерыва опять ворковали о будущем. О том, что у них может получиться, как они поступят и чего им хотелось бы. Им казалось, что они идут звенящей рощей, в которой шумит весенний ветер, благоухают цветы и само время остановилось, чтобы послушать их.

И вот Сильвестр осторожно крался в сторону рощи бывшего фольварка Пильницкого. Рощу эту тоже следовало называть бывшей, потому что сразу после раздела поместья Юрка Спрауниек, которому достался этот участок, позвал из местечка скупщика Борку, и за одну зиму славную рощу извели. Теперь тут росли лишь жалкие побеги. Но как бы ни было, а таким несчастным влюбленным, как Вероника и Сильвестр, встречаться здесь было хорошо. Здесь нет даже ягодников и собирателей лечебных трав, как на Болотном острове, в лугах.

Опасливо озираясь, Сильвестр сделал крюк, миновал котловину, стоячие воды которой подернулись иззелена-желтой ряской; они казались застланными неровно сотканным, узловатым и сильно изношенным покрывалом. Возле самых Сильвестровых ног поблескивала ржавая влага, под блеклым мхом хлюпала вода, всплески ее громко отдавались в предвечерней тишине. Сильвестр старался идти, где посуше.

Вероника уже ждала. Едва коснувшись руки жениха, она опять поникла возле можжевелового куста.

Стало быть, опять ничего не получилось.

— Без бумаги хозяина, без его разрешения родственники документ сельского рабочего выдать мне не могут. Ну а Курситис, ты сам знаешь, пригрозил искалечить меня, если только посмею уйти от него. И никто не хочет помочь. Ни писарь, ни писарская барышня, ни начальник Озол. Я к нему домой пошла. Перчатки с бахромой перед ним выложила. Те самые, что собиралась тебе в утро свадьбы подарить… — последние слова она произнесла, будто борясь с хрипотой.

— Свадебные перчатки? — вздрогнул Сильвестр.

Они однажды говорили о своей свадьбе. Тогда Вероника гордо сказала, за праздничный стол они, по старинному обычаю, сядут в белых перчатках. Уже связаны. Белые-белые, с широкой полосой узора, шитого гарусом, с густой бахромой. Деревенские старушки, которые по белизне перчаток обычно предсказывают, будут ли счастливы новобрачные, позеленеют от зависти.

— Те самые перчатки? — переспросил Сильвестр.

— Те самые.

Потом они молчали. Молчали, словно испытывали терпение друг друга.

— А что слышно вообще? Что нового дома у вас? — Сильвестр и сам не понимал, с чего это он так глупо спросил.

— Ничего нового. Сам хозяин в айзсарги собирается.

— Будет напарником Антону Гайгалниеку.

— Может, даже и начальником. Вредности Курситису не занимать.

Они разговаривали, как соседи на досуге.

Вероника встала.

— Пойду домой!

— Так быстро?

— Да ведь хватятся, искать будут.

— Ну, конечно… — Сильвестр сник, словно его вдруг оставили силы, словно он стал меньше.

Как мало тепла осталось от этой встречи.

3

— Слышь ты, вставай!

— Да, да… Я сейчас!

Когда же он, собственно, спит, этот хозяин Сперкаев? Вечером последним запирает клеть, хлев, над которым Сильвестр и пастушок зарываются в солому, в сумерки носится по двору, науськивает спущенных с цепи собак. В полдень хлопочет на огороде или под навесом для телег, а утром поднимается вместе с петухами и тормошит работников. Возражать, жаловаться на малый отдых? Так Сперкай и сам никакой работы не чурается, а спит поменьше батраков. Если ты выбился из сил, если трудно тебе ворочать весь длинный рабочий день, тебе никто не поможет. Жизнь добрая мать только для тех, кто упорен, не жалеет ни себя, ни других. Теперь многие завидуют Сперкаю, а как он свой достаток нажил? На печи не отсиживался, не ждал, чтобы ему жареные цыплята с неба свалились. Достаток накоплен упорным, неистовым трудом. Еще в молодости, когда он в Вентспилском уезде пни корчевал. Барин всем рабочим одинаково платил: двадцать сантимов за пень. Другие по три-четыре лата в день зарабатывали, а Сперкай по пять-шесть. Вкалывал от зари до зари. По воскресеньям не лодырничал. Может, ему это легко было, может, не хотелось ему, как другим, поваляться, полакомиться сладким куском? Как еще хотелось! Но он подавлял такие желания и старался в поте лица. Зато теперь… Пожалуйста, попробуй, потягайся со Сперкаем!