Деревенская жизнь Туки Тукина - [4]

Спрыгнув на землю, Тука хотел подойти к отцу, сказать: «Порядочек!» — но Муська уже ябедничала ему, тоненько всхлипывая и натирая грязными кулаками глаза, будто ее сейчас только кто-то поколотил. Пришлось отойти подальше, к радиатору машины. Тука трогал горячий капот, слушал, как бормочет, засыпает в жаре мотор, и очень сильно жалел себя: вот он нянчит ее, Муську, а она еще жалуется. Всю жизнь с ней возится. Другие мальчишки на речке раков ловят или на току горох воруют — он дома сидит. Да еще ругают, воспитывают, если Муська наябедничает. Что он, детсад для них или за деньги нанялся нянчить, как старушка пенсионерка? Пожалуй, убежать надо — в город, или на целинные земли, или ка речку. «Убегу, — думает Тука, — наищитесь, наплачетесь. На прощанье Муське обязательно по толстой роже смажу».

Но отец даже не глянул на него. Он был усталый, помятый, серый от пыли; волосы слиплись, затвердели от грязи и пота, глаза спрятались — вместо них под бровями темнели сердитые впадины. Отец закурил новую папиросу, поморщился и, поворошив лохматую Муськину голову, сутуло пошел к кабине.

Пока отец включал газ, пятился к воротам, выезжал на улицу, Тука думал о нем. Отец у него вполне хороший: хозяйственный и разворотливый. В колхозе считается в передовых, председатель за руку с ним здоровается, а раз приглашал к себе на свой день рождения. С отцом приятно выпить и поговорить. Он на Байкале служил, у генерала шофером состоял. Технику хорошо знает и на комбайне работать может. Но шофером лучше — ни один шофер с голоду еще не помер. «Баранка в руках — баранка в зубах». Каждый рад иметь такого отца. У Васьки Козулько отец полевод — женская работа; у Мишки, который за речкой живет, зоотехник, коровам хвосты крутит — стыдно подумать. Отец должен быть настоящий, чтобы с него пример брать, чтобы им похвастаться можно было. И на Байкале не каждому служить посчастливилось. Красивое озеро: тайга, сопки, вода, «как голубая детская слеза», и рыба всякая есть, и тюлени плавают. Из рыбы самая вкусная — омуль, в сто раз вкуснее селедки, которая в здешнем магазине продается. Отец не может забыть омуля и Байкал. Раньше собирался уехать, даже мамку хотел бросить, теперь из-за семьи задержался, детей жалко. Вот когда вырастут…

— Тука, ты чо?

Это Васька пролез в дыру, стоит у забора, носом шмыгает — сопли гоняет. Подойти сразу боится: вдруг Тука не позабыл его дразнилки? Заговаривает, проверяет настроение. А Тука так задумался, что сначала не узнал Ваську — стоит какой-то белобрысый и грязный пацан. Поэтому Васька спросил: «Ты чо?». Вообще лучше б этого Ваську никогда не видеть, лучше б он переехал на другой конец села, или Туке уехать куда-нибудь подальше — в город, на целинные земли или за речку. Ну что это за человек? Дразнится, хохочет, рожи дурацкие строит, а чуть услышит — машина приехала — сразу в дыру: страшно любит прицепиться к кузову и хоть немножко прокатиться. Из-за этого послушным становится, улыбается Туке, а Муське обещает конфетку когда-нибудь принести.

Сегодня Васька опоздал. Тука показал ему на дорогу, где от машины остался длинный и пыльный след, хлопнул в ладоши, будто хотел поймать птичку или бабочку (так показывают маленьким детишкам), и засмеялся. Получилось очень даже удачно: Васька перестал шмыгать, слизнул языком соплю, пригнулся и полез в дыру. Зацепился штанами за гвоздь, застрял — можно было дать ему хорошего пинка, но Тука просто крикнул:

— Беги стучи железом!

Васька рванулся, затрещали штаны.

Тука постоял минуту, соображая, о чем бы еще подумать, но ничего интересного не мог вспомнить. Ему сделалось скучно и сонно, захотелось влезть под навес, в тень, сесть на землю: она всегда там немножко прохладная. Глянул в небо и ничего не увидел, даже солнца не было. Все небо светилось, горело белым огнем — это, наверное, солнце расплавилось, пролилось сверху, затопило степные холмы, желтые пшеничные поля, похожие на песчаные пустыни, речку, деревья. Тополя сделались белыми, остро сверкающими — ни одного зеленого листика, будто и вправду все они сгорели. Значит, уже полдень — так бывает, когда проживешь половину дня.

Муська сидела на куче песка, еле шевелила руками, сильно сопела, и было видно сквозь ее белые волосы, как покраснела кожа на макушке. Она хитрая: молчит, к Туке не пристает, потому что отцу наябедничала. Знает, за это полагается пара штук горячих. И дать бы ей «для воспитательности», но от жары и скуки Туке не хотелось скандалить.

«Надо ее под навес спрятать», — подумал Тука, взял Муську за руку, стащил с кучи. Муська пошла, вяло переставляя кривые старушечьи ножки, сопя и вздыхая. Ей теперь все равно, куда идти и что делать, ее очень нагрело солнце, и она еще виновата. Тука усадил Муську в самую большую тень у стенки глиняной печки, на которой мать летом готовит еду, сунул в руки пустую банку, цветной лоскут и сломанную деревянную ложку. Сам устроился рядом, ближе к трубе: здесь тень была уже, пришлось поджать к животу колени, и только ступни грелись на солнце, будто не поместились в маленьком прохладном доме.

Муська помешала ложкой в банке, прикрыла банку лоскутом и принялась шипеть сквозь зубы: так она варит обед. После будет кормить куклу, еще после приготовит еду Космачу, а еще-еще после ее самою надо отвести домой и накормить.