— Я, милочка, не хочу тебя бросать. Но твой отец человек коммерческий и хочет сплутовать…
Евстратий Константинович попросил дочь немножко подождать и не перебивать мужчин.
— Вот что, — сказал он, — документы я Леночке выдам, вы можете быть спокойны. А вот поговорим насчёт брильянтов, что вы взяли.
— Я их отправил в переделку, — смущённо сказал он.
— Совсем этого не надо. Вы назад их привезите и продайте мне.
— Продать? — изумлённо спросил зять.
— Ну, да, — подтвердил тесть. — Ведь они теперь ваши. Деньги вам нужны. Ювелир вам даст половину. Вот мы оценим их у ювелира, — и я ещё тридцать процентов к его цене накину. Брильянты у нас останутся, — ей же, дочке, пойдут, — а выкуплю я их у вас из её же денег. Вы это умно сделали, что взяли их. Ах, как хорошо сделали!
— Так я буду без брильянтов, папа? — плаксиво спросила Лена.
— Зачем без брильянтов? Тебе мать подарит, я подарю, — всё хорошо будет.
— Ну что ж… с шелудивой собаки хоть шерсти клок, — проворчал Анатолий.
— Этот год, так и быть, живите здесь, — отчаянно махнув рукой, сказал Петропопуло. — Жену и Фанню у вас оставлю. Может, она тоже замуж выйдет.
— Кто же платить за квартиру будет? — спросил товарищ прокурора.
— Пополам. Часть — ты, часть — я.
— Я больше шестисот не дам.
— Это мало.
— Папочка, не торгуйся! — не выдержала Леночка и опять повисла у отца на шее.
— Ну, уж так и быть. Я всё даже на себя возьму. Только вы кормите их и дрова покупайте. Вот я какой! Я на всё пойду: мне ведь не жалко денег. Я не скупой, я совсем не скупой человек. А только я терпеть не могу бессмысленных трат. Есть возможность быть экономным — экономь. Надо широко жить — живи широко. Вот я какой. Ну, давай же мириться: ведь ты за алмазы-то тысяч тридцать выручишь.
— Больше! — сказал Анатолий.
— Больше? Ну, там поторгуемся. А теперь поцелуй меня, Ленку — всех перецелуй и пойдём завтракать. Так по-семейному, хорошо. А в дуэль я не верю — дуэли не будет.
И они сели по-семейному завтракать.
Дуэли не было. Анатолий со своими спутниками приехал в назначенный пункт, близ Филей, и тщетно прождал целый час; потом явился какой-то неизвестный, в наглухо застёгнутом коричневом пальто и в чёрном котелке. Он вежливо поклонился, подойдя прямо к Анатолию, и ещё вежливее сказал:
— Господин Перепелицын находится под домашним арестом, — вы его не дождётесь.
— Кто же это распорядился? — хмуро спросил Анатолий.
— А не всё ли это вам равно-с? Из особенного к вам внимания, оставили вас в стороне. Но ежели ещё повторится такой случай, то весьма возможно, что и вас тем или иным путём задержат.
— С кем имею удовольствие?.. — начал Анатолий.
— Это всё равно-с, — скромно ответил неизвестный. — А только я предупредить хотел: и впредь ничего подобного не будет допущено-с. Имею честь кланяться.
Наташа в тот день ещё раз была у Перепелицына. Неизвестно, о чем они говорили, но вечером в «Славянском Базаре» была получена на имя Анатолия следующая записка:
«Я совершенно удовлетворён принятием вами вызова и дальнейших притязаний не имею. Не я виновник того, что нам не пришлось встретиться. Если вы хотите покончить это дело навсегда, я буду рад. Прибавлю одно: я бы не желал, чтобы мы узнавали друг друга при встречах»…
На это получился ответ:
«Очень рада не узнавать вас. Вообще сожалею, что мы встретились. Ошибку эту постараемся исправить дальнейшей жизнью, избегая самой возможности встречи».
В тот же вечер Перепелицын сделал Наташе предложение. Она попросила подождать год со дня смерти отца. Алексей Иванович покорно наклонил голову.
В деревянном доме Вероники Павловны постоянно много народу. Даже траурное платье самой хозяйки и Наташи не мешает общему настроению. Особенно оживляет всех Иван Михайлович. После двухнедельного пребывания в Египте, где он условился о будущих постройках, ему стало почему-то особенно весело. Он по утрам занят проектами, а с обеда безвыездно сидит у тётки. Он полюбил лунные вечера, к которым прежде не чувствовал пристрастия. Впервые они ему понравились на пароходе. Теперь ему вероятно Тотти напомнила южные ночи, — и он, приглядевшись, нашёл, что и на севере они могут быть очаровательными. Тотти всегда любила вечерние прогулки, и потому у неё оказался неизменный спутник.
Окоёмов тоже бывает по вечерам и, если сидит долго Сашенька, сидит и он. Сашенька его дразнит, что у неё молодой и красивый жених. Генерала, зараз и хмурится, и смеётся. Вероника Павловна переделывает совершенно завещание и душеприказчиком назначает Ивана Михайловича. Она диктует на разные лады черновики Окоёмову, тот пишет карандашом, крупным почерком, и просит, чтоб Сашенька не дышала на него. А Сашенька всё заглядывает через локоть и дышит.
«…Всеми наличными деньгами, — диктует старуха, — как лично моими, так и полученными мною от покойной сестры моей Варвары, — я поручаю распорядиться племяннику моему Ивану»…
— От нотариуса бумага, — мрачно говорит лакей, подавая Веронике Павловне рассыльную книжку.
— От нотариуса? — удивляется старуха. — Я с нотариусами дел не имею. Пусть прочь идёт.
— Я тоже гнал его, — подтверждает лакей, — да он не уходит.
— Не желаю получать я бумаг, — кипятится старуха.
