Сашенька была уже дома. Она приняла у известной ingénue частного театра третьего ребёнка, и теперь, довольная быстрым и удачным разрешением вопроса, собиралась досыпать недоспанные часы, когда Лена снова явилась перед ней. Она дрожала ещё больше, чем вчера, — глаза её смотрели испуганно, по-детски; она совсем не могла говорить. Сашенька подумала:
«Господи! Побил он её, что ли!»
— Посмотрите, — задыхаясь говорила Лена, — посмотрите, что я нашла… у него.
— А зачем вы читали чужие письма? — строго сказала Саша.
— Прочтите, — узнаете… Нет, вы этого не ожидаете, это ужасно. Вы только взгляните… Его убьют.
Сашенька пробежала письмо. Брови её сдвинулись.
— Вот как? Я этого господина знаю, — проговорила она. — И кто бы мог подумать…
— Едемте, едемте к нему сейчас! — умоляла Лена. — Я брошусь на колени, буду его умолять…
— Ну, зачем же на колени? — сказала она. — А только это надо, конечно, сейчас остановить. Только того не доставало, чтоб они переубивали друг друга… Как бы только это сделать поумнее?..
Она присела на диван и на минуту задумалась.
— Ну, начну с самой главной причины, — сказала она. — Я беру эту записку с собой. А вы извольте здесь сидеть и дожидаться меня. Не уходите, хотя бы я не вернулась до обеда.
— Погодите, дайте мне ещё раз прочесть это письмо, — проговорила Лена.
Она прочла и возвратила его.
— Вы к нему едете, к этому Перепелицыну? — спросила она.
— И не подумаю. Я совсем в другое место. Я возьму ваш экипаж.
Она решила ехать прямо к Веронике Павловне. Она не отдавала себе отчёта, с кем и как она будет говорить. Но ей было ясно, что только отсюда может исходить известное умиротворение. Несомненно, скорее всего этому делу могла помочь виновница всего — Наташа. Её не смущал разговор с ней. Успешная практика развила в Сашеньке удивительную способность приспособляться ко всевозможным обстоятельствам жизни и ко всяким характерам. Её не смущала и разница их положений. Два-три последних раза, что была она у Вероники Павловны, сразу показали ей, что за натура была Наташа и что такое Тотти, не отходившая от неё. Поэтому она надеялась на успех своей миссии. Она знала, что Вероника Павловна до часу не выходит из своей комнаты, и, значит, она застанет барышень одних.
Они были в саду. Они сидели на той самой скамейке, на которой семнадцать лет назад сидел Анатолий с тёткой, а Саша стояла на трубах и смотрела на них через ограду. Когда они увидели весёлое лицо Саши, привыкшей всюду вносить оживление, невольные улыбки появились и на их лицах.
— Дело, — сказала она Наташе. — Прочтите записочку.
И она подала ей синюю смятую бумажку.
— Что такое? — проговорила Наташа. — Я ничего не понимаю.
И она снова прочла письмо вслух.
— Кто же кого вызывает на дуэль? — спросила Тотти. — Кто этот «милостивый государь?»
Сашенька присела на траву: она по старой привычке не любила скамеек.
— Неужели не догадываетесь? Перепелицын стреляется из-за Натальи Александровны с Анатолием Павловичем.
— Из-за меня? — воскликнула Наташа.
— Ну, да из-за вас. Это, конечно, высоко, благородно, честно, называйте как хотите, но во всяком случае, это надо остановить.
— Зачем останавливать? — спросила Тотти. — Я сама, если бы была мужчиной, вызвала бы его.
— Но так как вы не мужчина, так не будем об этом говорить.
— Из-за меня стреляются, — всё повторяла про себя Наташа.
— Не должны стреляться, — настаивала на своём Сашенька. — Если вы их не остановите, то я сама приму меры, и дуэли этой не будет… Я не допущу, чтоб люди пыряли шпагами или пули пускали друг в друга. Нет, уж это извините.
— Я в себя не могу прийти, — сказала Наташа. — Что общего между Перепелицыным и дуэлистом?
— Ну, этого надо было ожидать, — сказала Тотти. — Он так влюблён в вас, что готов изойти по капле кровью.
— Он влюблён? — воскликнула Наташа.
— Да разве он не говорил вам о своём чувстве? — спросила Тотти. — А помните ночью, на Чёрном море, когда он сказал вам, что он готов убить человека, который вызовет у вас хотя бы одну слезинку? А помните, как он плакал вместе с вами, когда вы говорили, что остались совсем, совсем одна? А помните, как он обрадовался, когда вы в первый раз дня три тому назад улыбнулись, — как он стал говорить о солнце, о тучах?.. А стихи его? А то, что он написал вам:
Горячих слёз блестящие алмазы
Не оживят ушедших в мир теней…
— Помните конец:
Но жизнь кипит, и в праздничном просторе
В прибое волн — готовы потонуть…
— Я не помню, как там дальше… Но я помню, что есть там призыв к жизни, — страстный, молящий, жгучий…
— Он? Он любит меня?.. — повторяла Наташа.
— Да на его физиономию достаточно посмотреть, чтобы понять, как он врезался, — внезапно откликнулась Сашенька. — Ну, и словом вот что: надо, чтоб Наталья Александровна сейчас же употребила все старания на то, чтоб дуэли этой не было.
— Ну, разумеется, — подтвердила Тотти.
— И потом ещё оказывается тут замешан Иван Михайлович. По крайней мере сейчас мне эта самая ваша ученица рассказывала, что какой-то белокурый двоюродный брат сидит с Анатолием в Славянском базаре. Уж за Ивана-то Михайловича вам следовало бы взяться?
— Почему же мне? — быстро спросила Тотти.
