День сурка И.А. - [5]

— Кран! — повторил Генка громче и со значением.

Все понявший Иван Афанасьевич бросил на алкоголика благодарный взгляд сонных после двух сотрясений мозга глаз.

— КА — А–А — ТО — О–О, — хором пропели супруги Киреевы, улыбаясь недогадливости Петра Алексеевича, которая (недогадливость) недоуменно выглядывала из его серых и мокрых, как теперешнее дождливое небо, глаз.

До того, наконец, дошло — доехало, и он бросился к спасателям, прятавшимся под старым тополем, в дыму сигарет, равнодушно клубящемся под дождем без единого дуновения ветра.

Вероника Михайловна поила Ивана Афанасьевича омерзительно — теплой минеральной водой «Ессентуки». Медсестра пыталась наложить ему на ногу импровизированную шину из каких — то дощечек и детской лопатки.

— Не расходитесь, товарищи! — Петр Алексеевич вернулся от спасателей. — После митинга у нас запланирована демонстрация и возложение венков в сквере Борцов Революции и у памятника Николаю Второму. Сейчас товарища поднимут наверх и…

— Почему — его? — вопросил все тот же недовольный и сомневающийся голос из толпы. — Чем он лучше других? И здесь — коррупция!

— О чем вы, товарищ?! — возмутился старший дома, готовый обрушить лавину политически выверенных аргументов на сомневающегося.

— Почему именно его наверх? — пояснил голос. — Вы еще не у власти, а уже раздаете портфели!

Над собранием пронесся недовольный ропот в поддержку голоса. Кто — то особо раздраженный плюнул в Петра Алексеевича и чуть не попал ему на штанину давно уже по — холостяцки залоснившихся брюк.

— Боюсь, вы не понимаете… — залопотал Петр Алексеевич. — Но вы можете сами… туда, если…

Рокоча мотором и обдавая митинг синюшной дизельной вонью, подрулил «КАТО», едва не повалив, но хорошо поободрав растущие по краю тротуара тополя. С гудением пополз вперед и вверх мощный кран, стал разматываться трос, на конце которого болтался крюк. Двое спасателей подбежали к Ивану Афанасьевичу и сноровисто упаковали его в крепежные веревки.

— О — о–о! — донесся из «таблетки» одиночный стон санитара. — Еще, еще языком, детка! Жги!

— Миньет, — со знанием дела констатировал мальчик под сиренью.

— Ага, — кивнул Геннадий.

Загудел кран, выдвигаясь, устремляясь к пятому этажу и еще выше. Тело Ивана Афанасьевича дернулось, приподнялось, опустилось, снова приподнялось. Занудной басистой мухой зажужжал, сворачиваясь, трос.

«Возношусь!» — подумал Иван Афанасьевич, медленно взмывая ввысь, шкрябая ногами о стену хрущевки, теряя туфлю с левой ноги, о которой, впрочем, не пожалел, потому что подошва этой обутки лопнула еще в прошлое лето.

— Окно! — завизжала медсестра.

Окно на третьем этаже стремительно захлопнулось, едва не лишившись стекол.

Из толпы митингующих донесся неодобрительный свист в сторону возносящегося — видимо, тот зловредный голос успел сделать свое дело, провел подрывную работу, настроил массы против, как он полагал, выдвиженца и протеже.

— Сохраняйте спокойствие! — объявил в мегафон командир омона, недовольный свистом и сразу насторожившийся. — Соблюдайте общественный порядок!

Возможно, если бы не дождь, предупреждение командира было бы проигнорировано, и вслед за свистом последовали бы массовые беспорядки, но учинять их под дождем ни у кого охоты не было, даже у Геннадия.

Иван Афанасьевич вознесся до самой крыши вполне благополучно, если не считать, кроме потерянной туфли, нескольких ударов о стену дома и разбитое окно в одной из квартир пятого этажа, откуда его недобро обматерили и обещали прислать счет, хоть бы и на тот свет. На крыше самоубийцу уже ждали те двое спасателей, что упаковали его в веревки на земле. Теперь они так же сноровисто и спокойно распаковали его и аккуратно уложили вдоль края крыши, придерживая за ноги и плечи, вопросительно поглядывая вниз, на своего начальника.

— Отпустите меня, — попросил Иван Афанасьевич.

— Команды не было, — строго ответил один из спасателей, молодой, с рыжими усами и печальным взглядом задумчивой таксы.

Петр Алексеевич, который, видимо, полагал, что является самым главным организатором, суетился внизу, зажав под мышкой красный флажок, каким обычно пользуются при переходе проезжей части учительницы начальных классов, когда ведут гомонящую цепочку детей в кинотеатр, музей или бассейн. При помощи этого флажка Петр Алексеевич собирался подать сигнал спасателям на крыше, когда наступил бы самый подходящий, с его точки зрения, и политически обоснованный момент. А пока же Петр Алексеевич суетился, расставляя возле угла дома прибывший из ДК «Строитель» духовой оркестр.

Выстроившись, оркестр грянул «Ламбаду», но на музыкантов зашикали, замахали руками; а мальчик из — под сирени громко крикнул им «Эй, засранцы!» и, когда музыканты обратили на него мрачно — гневные нелюбопытные взгляды, достал из кармана лимон и принялся демонстративно поедать его, отчего оркестранты вместо «Вихри враждебные» (распоряжение Петра Алексеевича) задудели что — то невразумительное, слюняво — шипящее, вульгарное.

Петр Алексеевич, который собирался после музыкального вступления из «Вихрей» произнести речь и уже взобрался на импровизированную трибуну — принесенный супругами Киреевыми табурет — гневно махнул музыкантам флажком, чтобы они заткнулись и не позорились сами и не позорили трибуна. Музыканты с радостным облегчением замолчали. Спасатели на крыше, приняв взмах флажка за сигнал, отпустили Ивана Афанасьевича.