Я слышал, как они протопали мимо, подождал минут пять — недаром Носарь научил меня всегда сохранять хладнокровие — и повернул назад, туда, откуда прибежал. Но, верьте или нет, они стояли в какой-нибудь сотне ярдов от ворот. И снова началась гонка. В конце концов я выскочил на Шэлли-стрит и уже почти добежал до главной улицы, как вдруг увидел огни и услышал свисток. Спасло меня лишь то, что они не успели еще свернуть за угол, а я уже был возле миссии «Золотая чаша».
Я влетел в пышно разукрашенную прихожую. Лестница вела в темноту, к застекленной церковной двери. Стены дрожали от гимна про какую-то пустынь, и я неслышно прикрыл за собой входную дверь. Я слишком запыхался, чтобы идти в церковь. Мало сказать — запыхался: у меня сердце чуть не выскочило из груди. Я заполз по лестнице наверх и сел возле двери, чтобы отдышаться, а звуки гимна все нарастали, стены тряслись, хор гремел, словно американская кавалерия, скачущая с холма, только вместо воинственных криков раздавались «Аминь!» и «Аллилуйя!»
Это меня как нельзя более устраивало. Я чувствовал себя в безопасности.
Пение смолкло, и кто-то начал читать молитву. Я догадался, что читает молодая девушка. Будь это старуха или мужчина, я не обратил бы на молитву внимания: ребенком я ходил в воскресную школу и слышал их чертову пропасть. Но молитву читала девушка, и голос ее звенел.
В этом голосе была искренность. Он звучал, как флейта, которая вместо нот наигрывает слова. Читала она нараспев.
Словно она за меня молилась, и молитва была похожа на стихи:
Господи всеблагой,
Милосердный Христос,
Свой пресветлый лик Не отринь от нас.
Господи, с престола воззри твоего,
Господи, яви нам милость твою.
Спаситель, даруй исцеление души
Недостойным рабам своим.
Господи, спаси и помилуй нас,
Помилуй наш грешный мир,
Не оставь молодые души,
Ввергнутые в пучину греха.
Боже, единый и милостивый,
Услышь моление мое,
Исполни меня духом твоим
Человеческого ради спасения
И сподобь хоть одну душу грешную
Обратить ко вере святой Аминь!
Они спели еще один гимн, и какой-то мужчина прочел короткую молитву, но я слышал только голос девушки, звучавший, как флейта. А потом они стали расходиться. Я весь дрожал — слишком много было переживаний для одного вечера — и не затесался вовремя в толпу, пока они разговаривали, К тому же я хотел увидеть эту девушку. Мимо меня прошли десятка два людей, а она все не показывалась. Я уже решил уйти — правда, дверь церкви была открыта, и я слышал чей-то голос, но приходилось рисковать.
Я спустился с лестницы. Но тут из двери вышел старик, обнимая за плечи девушку.
— Давно уж не было такой удачной службы, как сегодня, Дороти, — сказал он. Потом поднял глаза и увидел меня. Надо отдать ему справедливость — он не рассердился и не стал орать.
— Здравствуй, брат, — обратился он ко мне. В первый раз в жизни меня назвали братом, и я не знал, что отвечать.
— Здравствуйте, мистер, — сказал я.
— Это мой папа, пастор Джонсон, — сказала девушка.
— Очень приятно, — сказал я.
Теперь я по крайней мере знал ее имя и фамилию — Дороти Джонсон; но я чувствовал, что пройдет немало времени, прежде чем я решусь взглянуть ей прямо в лицо, да и вообще неизвестно, решусь ли. Когда я теперь думаю о ней, то не могу вспомнить, как она была одета, — кажется, в бумажное зеленоватое платье с поясом. Но это не имело никакого значения, точно так же как ее рост, фигура, лицо. Немного, правда? Я хочу сказать — немного для того, чтобы сохранить в памяти на долгие годы, может быть, на целых шестьдесят или семьдесят лет. Светлые волосы, серые глаза, не накрашенная, одета просто — я хочу сказать, ей незачем было украшать себя, во всяком случае для меня. Другое дело — ее голос и вера.
Клянусь, никогда в жизни я не встречал такой девушки. И такого человека, как ее старик: высокий, худой, лысый, с добрым лицом и острыми глазами.
— Ничего не бойся, — сказал пастор. — Не прячься в темноте. Всегда иди прямым путем к спасению. Смело прыгай через пропасть, если на другой стороне ее обитель благодати.
Потупившись, я сказал:
— Ну что ж… спасибо.
— Закрой дверь, Дороти, — сказал пастор. — Надеюсь, молодой человек выпьет с нами чашку чаю.
— Нет, спасибо, мне нужно идти.
— Чайник закипит через минуту.
— Останьтесь, выпейте чаю, — сказала Дороти, закрывая дверь.
— Мне нужно домой, — сказал я. — Моя стару… моя мама ждет меня. Уже поздно.
— Но ведь если вы скажете, что были в церкви, она не будет вас ругать, правда?
Ну что на это возразишь? Дороти зажгла свет и убежала, а старый пастор пропустил меня вперед, и не успел я оглянуться, как уже сидел за столом, накрытым белой скатертью.
Никогда не видел такой простой комнаты и такой простой еды, но больше всего меня поразило, что мне были рады. Разговаривая с этим милым стариком, я старался повернуться так, чтобы они не видели мое плечо. Но они, наверно, заметили кровь у меня на пиджаке, хоть и не показали виду.
— Вы где-нибудь работаете? — спросил пастор.
— Работаю на стройке. Мы кладем трубы, но это далеко отсюда, в другом конце города.
— Чтобы заработать себе на хлеб, я перепробовал все профессии на свете, — сказал он. — В молодости я сильный был — работал все больше на строительствах, пока бог не призвал меня в свои служители.
