День проклятия - [22]

– Спасибо. На этот раз – пас, – выдавил я.

– Большинство мужчин не отказываются. По крайней мере, в первый раз.

– Что вы хотите этим сказать? Флетчер пожала плечами.

– Весьма непосредственное общение, не правда ли? Мы к такому не привыкли. Его трудно проигнорировать, а забыть почти невозможно.

Девушка снова оглянулась, на сей раз – удивленно. Потом встала, обиженно посмотрела на меня и понуро побрела прочь. Я чувствовал себя виноватым, но минуту спустя она уже предлагала себя какому-то подростку. Тот пристроился сзади и быстро овладел ею. Девушка глубоко задышала и рассмеялась, смех подхватил паренек.

– С точки зрения антропологии… – начал я, но голос меня подвел. В горле запершило. Я откашлялся. – Прошу прощения. Мне кажется, мы стали свидетелями не совсем типичного поведения.

– Наоборот, – усмехнулась Флетчер.

– Я не о том… Допустим, мы изучаем стаю обезьян. У высших и низших приматов промискуитет встречается не очень часто, не так ли?

– Не так часто, как здесь. Но, может быть, для людей, превратившихся в приматов, такое поведение как раз типично? Откуда нам знать. Пока у нас слишком мало данных о человеческих стадах. Есть у меня собственная теория…

Флетчер внезапно замолчала. Подросток быстро кончил и потерял всякий интерес к партнерше. Он уже ушел, а она продолжала извиваться на земле и тихонько хихикать.

– Продолжайте, я слушаю, – напомнил я.

– Ну… – протянула Флетчер. – По моей теории, все, что мы видим здесь… квинтэссенция или, если хотите, отражение нашей собственной культуры, только возвратившейся на уровень приматов.

– Поэтому они так… возбудимы? Флетчер кивнула.

– Возможно. Наша культура тяготеет к гиперсексуальности. Эти… приматы… хорошо усвоили урок. – И добавила: – Но они по-прежнему демонстрируют нам издержки цивилизации – то, что было необходимо человекообразным для возникновения у них разума. И хотя эти люди, похоже, его лишились, они продолжают разыгрывать старые роли, повторять пройденное.

– Я не уверен, что понимаю.

– Ну хорошо. Попробуем с другого конца. Самосознание преследует собственные цели и для их достижения инстинкты. С точки зрения биологического вида все мы сумасшедшие, ибо подавляли свое естественное поведение людской стаи, стараясь стать разумными. Большинство из нас настолько увлеклись этим стремлением, что умышленно приспособили к этому свои тела и души. Мы разучились чувствовать себя. Так называемые цивилизованные люди ведут себя так, словно ими кто-то манипулирует с помощью дистанционного управления. Они действуют как механизмы.

То, что здесь произошло, по моей теории, своеобразная реакция. Эпидемии настолько повредили мировосприятие этих людей, что они утратили самосознание.

Разум больше не подчинялся им, и они отказались от него. Мы видим здесь реликт стадного поведения. Оно больше не нуждается в маскировке. У них нет ни прошлого, ни настоящего, никакого чувства времени. Они просто существуют, просто чувствуют. Когда им грустно, грустят… пока у них не возникает другой эмоции, и тогда они перестают грустить и предаются чему-нибудь другому.

Она немного помолчала.

– По-своему они счастливы. Когда к нам приходит печаль, мы носимся с ней всю жизнь. Большинство копается в могильнике своего прошлого. – В ее взгляде промелькнула грусть, но тут же растворилась в дежурно-бод-ром выражении. – Пойдемте. Сюда, пожалуйста.

На площадь выползли три огромных грузовика. Стадо начало стягиваться к ним, как скот к кормушке. Грузовики остановились. Задние борта открылись, и оттуда вывалились дюжины желтых глыб.

Я вопросительно взглянул на Флетчер.

– Обед, – пояснила она. – Не хотите попробовать? – Что?

– Идемте.

Она взяла меня за руку и повела в гущу толпы.

Проталкиваться сквозь тела не составляло никакого труда. Я почувствовал, что от них исходит сильный, немного прогорклый запах, и сказал об этом Флетчер.

– Запах стада, – объяснила она. – Я думаю, что это один из факторов, благодаря которому они держатся вместе. Скоро вы привыкнете к нему настолько, что сможете найти стадо с закрытыми глазами.

Мы протолкались к одной из глыб. Она состояла из желтого мякиша с запахом масла и привкусом дрожжей.

– Корм нашпигован витаминами, антибиотиками и еще бог знает чем, – сообщила Флетчер.

Тем временем вокруг глыбы собралась плотная толпа. Они отрывали куски, но не ели сразу, а уносили с собой. Лишь подыскав укромное местечко, садились и начинали медленно жевать. Их лица не выражали ничего. Столкновений из-за еды не было, все происходило в удивительной тишине.

Некоторые садились парочками или компаниями и кормили друг друга с рук. Я заметил мать, кормившую своего ребенка, – по крайней мере, мне показалось, что это ее ребенок. Две девочки-подростка, хихикая, делили свою порцию. Одинокий старик, присев на корточки, жевал с задумчивым видом.

Огромный, похожий на медведя мужчина тащил кусок, которого хватило бы на десятерых. Кто-то подошел и оторвал часть себе. «Медведь» не протестовал. Напротив, он даже присел, чтобы удобнее было поделить еду.

Никаких проявлений враждебности, жадности или нетерпения. Они вели себя как скотина. И жевали так же.