День народного единства - [29]

— Что это было? — спрашиваю я у него.

— Параллельная жизнь, сон, другая частота вибрации. Что не скажи, все ложь. Все бездарные слова. Но я попробую. Если бы я сейчас начал лаять. Вот так. Гав. Гав. Гав. То это было бы правдой и многое бы объяснило. Но сейчас я начну люто врать тебе человеческими словами. Но если ты включишь логику, то все поймешь. Понимаешь, всё?

Он помолчал немного, вдохнул воздуха полной грудью. Выдохнул пар. И начал.

— Видишь ли. Ты вот всю дорогу цепляешься за жизнь. Хотя, что это такое толком не знаешь. Что было до твоей так называемой жизни, что будет после, ты понятия не имеешь. Но цепляешься, так, на всякий случай. Мама учила. Папа учил. Все учили за жизнь цепляться. Вот и ты по привычке. Но подумай вот о чем. А вдруг по-крупному ничего в твоей жизни после так называемой смерти не изменится? Просто скинешь ты лишний балласт с себя. Нет, даже не тело, ведь тела никакого и нет. А просто избавишься ты от некой программы, которая с помощью бесконечного присутствия формирует этот самый якобы мир, который ты вроде бы видишь. Я понятен?

— Нет.

— Тем лучше. Кроме этой программы, ты думаешь, больше ничего нет. И поэтому остановка этой программы ввергает тебя в тихий ужас. Но когда она остановится, то для тебя на самом деле ничего не изменится. Просто твои реальные вибрации увеличатся и все. Твое реальное существование не прекратится, потому что это попросту невозможно. Невозможно, понимаешь?

— Нет.

— Это не важно, понимаешь ты или нет. Пришло время всего лишь остановить программу восприятия. Такого вот единственно, вроде, возможного. Такого родного. Казалось бы. И та неизвестность. Ты думаешь, что там, после того, как ты умрешь, неизвестность? Это здесь неизвестность. Ты почему тоскуешь? Ты зачем… Ну вот, малыш, я и запутался. Прости, но я не смогу на человеческом языке все это объяснить. Не только потому, что я не понимаю того, что говорю тебе. Но и самое главное, потому, что истина с течением времени меняется. Вот и сейчас истина, которую я пытался… Донести до тебя. За это короткое время. Успела измениться. Понимаешь?

— Да все течет, все изменяется. Даже Бог.

— Дурачок ты. Прости меня. Вставай. Пойдем. И не бойся. Просто пойми. Такое ощущение. Что я убийца какой-то. Но если бы я предложил покататься на горных лыжах, а потом мы вернулись в бар какой-то, то я был бы хорошим. А вот мы сейчас по-настоящему полетим и не вернемся. Ты говоришь, умрем. Это плохо. Так это называется. Так вот. Я быстро скажу, а то буду медленно говорить, и смысл опять изменится. Умереть и покататься на лыжах, это одно и то же. Ну, вот не успел. Теперь это уже разные вещи. Буду молчать. Не буду больше говорить. И еще, умереть замерзнув и умереть прыгнув в пропасть — это два разных умереть. Тьфу, блин, опять уже не так. Встал и пошел! Вот как! Я не разбираюсь ни в чем. Но идти надо — это никогда не меняется!

Эти слова меня успокоили, вывели из стопора, но странным способом. Я гору видеть перестал. Но ощущение того, что мы поднимаемся круто вверх не прошло. Я перестал думать. Надел наушники, включил плеер. Заиграла апокалиптически прекрасная музыка. Акустическая гитара. И голос. Он плакал, метался, рыдал, кричал от боли. И ему подпевали демонические голоса. Что он так мается? Жив сейчас или умер уже. Саксофон подключился. Орган. Ему как плохо. А мне? Мне не плохо. Вот он вывалил на меня через песню всю депрессию свою. Ему легче стало. А мы уже и не в гору идем. Идем по полю. Русскому. Полю. Или нет. Снег перестал идти. До рассвета еще ого-го сколько. Я обернулся. Он шел за мной след в след. Думал о чем-то о своем. Я слушал прекрасную музыку, демоническую, но исполняемую ангелами. Суфий правильно говорит. Происходит нечто, а мы раскрашиваем это в черно-белый цвет, приправляем сказками религиозными, услышанными, но не понятыми. Перемешиваем со своими страхами. С человеческими заблуждениями. И живем. Но пришла пора. А пришла ли пора? Почему у меня никогда нет своего мнения? Почему я всегда живу чужими мыслями? Наслушался чепухи этого суфия, и делаю ровно то, что он мне говорит. Правильно бабушка в детстве меня спрашивала: «Сынок, а если все спрыгнуть с девятого этажа, ты тоже спрыгнешь?» Нет бабуль. Не спрыгну. Дойду до края пропасти. Посмотрю вниз и пойду обратно. Я не собираюсь летать. Нас и здесь неплохо… Не пойду, все! То есть пойду, но не до конца. Вот. Не важно, что происходит. Это, может быть, сон, или не сон. Здесь тоже возможно люди живут. Не пропаду. Устроюсь на работу. Женюсь. Сделаю карьеру. Дальше по плану. Недвижимость. Внуки. Отдых на море. А есть ли здесь море? Не важно. Зато я буду жить. Все решено. Жизнь лучше, чем смерть. Чтобы кто бы там не говорил. Хорошо, меня могут убить. Но лишить самому себя самого дорогого, что есть у меня. Да и вообще, единственного, что есть у меня. Да, когда-то это придется сделать. Умереть. Но не сейчас. Не сейчас. Сейчас я наслаждаюсь морозным воздухом, снегом. Ощущениями своего молодого тела. Ощущением прекрасного восхитительного будущего. Ведь будущее оно… Оно настолько прекрасное. И все мечты сбудутся. И та самая, одна единственная, и любимая. И работа, и залуженный почет и уважение окружающих и достаток, может быть даже с небольшим избытком, больше чем нужно. Домик. Садик. Чего еще? Не знаю. Но с течением жизни понимание придет, что мне нужно еще. Вдох. Выдох. Шаг. Шаг. Отдохнул. Если я так все здорово решил, зачем я дальше иду? Надо остановиться и скакать, что я дальше никуда не пойду.